Save fruits. Eat people.
Unslaad Krosis
Драконий жрец/неизвестная женщина
Я попытался-таки это написать.
Правда, порно у меня не вышло, вышел просто полуабсурдный треш. Но сам я искренне считаю, что это про любовь.
Тут должен быть рейтинг, но я не знаю, какой.
читать дальше
Одна из бандиток была брюхата.
Банда залезла в руины не мародерства ради - всего лишь в поисках укрытия. Третий день бушевала вьюга, дороги завалило снегом так, что их было не видно. Мирные путники отсиживались в тавернах и, поглядывая в окна на сугробы, достигавшие подоконников, судачили о том, когда же кончится непогода. Горе тем, кого она застигла на дороге. Холод доберется до тебя раньше бандитов, а потом волки найдут тебя по запаху, разгребут окоченевшими лапами снег и обглодают промерзшее мясо с ребер.
Бандиты, такие же злые и тощие, как вечно голодные скайримские волки, пришли в руины на закате. Стремительно темнело. Они какое-то время переругивались, не решаясь зайти внутрь, но ветер усилился, и они сами не заметили, как захлопнулась за ними тяжелая металлическая дверь. Брюхатая девка ревела, пока ее дружок не двинул ей в зубы.
Они развели костер, с трудом, не с первого и второго раза - ветки были слишком сырыми, слабый огонек льнул к ним, как больное дитя льнет к матери, и так же быстро угасал. Наконец, пламя занялось, передний зал склепа заполнил густой вонючий дым, и сквозняк выдувал его вглубь погребальных камер. Струи дыма ползли по запутанным переходам, похожие на серых червей, и когда они достигли главного, самого глубокого зала, где в саркофаге спал Кросис, тот проснулся.
Он не чувствовал запаха дыма - не мог, ибо мягкие ткани его лица сгнили давно, вместе с носом, и он не помнил уже, как должен пахнуть дым, и рядом не было никого, кто мог бы сказать - эй, старина Кросис, от тебя теперь несет дымом, как от копченых колбасок. Он почувствовал присутствие живых людей так же, как живой человек, войдя в комнату с мертвецами, чувствует присутствие смерти до того, как его глаза привыкнут в темноте, а разум распознает запах тления.
Он - Кросис.
У него не было имени - высшие жрецы отказывались от своих имен, так же, как и от собственных лиц, которые навсегда скрывались за бесстрастными масками. Много веков назад его именем стало - Кросис, его маской - печаль.
Последним, что он помнил, были его собственные похороны, которыми он руководил лично. Когда его хоронили, вместе с ним в гробницу спустились и другие - мужчины и женщины, воины, наложницы, прислуга. Воины, одетые в лучшие доспехи, несли с собой оружие, их лица были спокойны и высокомерны. Некоторые служанки же плакали, глупые смертные женщины, не понимавшие, что за неслыханная честь им выпала, тоскующие по синему небу, которое они больше не увидят никогда. Один за другим люди оседали на каменный пол, погружаясь в зачарованный сон, который должен был незаметно перейти в смерть. Их тела заняли свои места в погребальных нишах, и лишь убедившись, что все сделано, как должно, жрец Кросис взошел по десяти ступеням к своему саркофагу. Глухо лязгнула тяжелая крышка, которую четверо мужчин едва смогли подвинуть на место, а потом он не услышал - скорее почувствовал костями - как захлопнулись двери. Тогда Кросис улыбнулся темноте, закрыл глаза и уснул.
Ему было достаточно прикоснуться к крышке гроба, как она слетела, будто была сделана из бумаги, и теперь ее подхватило ветром. Кросис восстал из векового сна, и вместе с ним восстали воины, и наложницы, и прислужники, все те, кто поил его крохами своей жизненной силы все эти годы. Они тоже чуяли живых, и бежали теперь туда, где горел костер. В спешке мертвецы налетали друг на друга, и при столкновении лязгали доспехи, свободно болтающиеся на костлявых телах. Они торопились на пир.
В коридорах упокоища воняло жизнью. Сладко, нежно, почти непристойно.
У драугров нет глаз - они давно вымерзли, иссохли, как позабытые в кладовке позапрошлогодние яблочки, повыпадали из глазниц, раскатились по полу, поди, отыщи их теперь. У драугров внутренности, похожие на бухты прогнивших канатов, их суставы издают забавный скрип при ходьбе, их мозги так высохли, что стали пылью на внутренней поверхности черепов.
Никто не знают, как они любят жизнь. Как исступленно любят жизнь, как хотят забрать ее себе.
Один из бандитов сушил над огнем свои прохудившиеся вонючие сапоги. Другой спал, свернувшись в клубок. Третий трахал свою беременную подругу, даже не потрудившись отойти в темный уголок. Мужчина громко сопел, женщина лежала тихо, принимая происходящее с тупым равнодушием животного. Ее взгляд был направлен поверх плеча любовника, как раз в сторону одного из проходов. Поэтому она первая увидела жреца.
Кросис смотрел на нее из темноты, смотрел своим жутким отсутствием глаз, внимательно, спокойно, а за его спиной шуршало и поскрипывало его костлявое войско.
Женщина молчала.
Если бы Кросис был моложе на несколько тысяч лет, его бы это позабавило. Он дал бы мужчине кончить - просто так, из великодушия. Он дал бы женщине время, чтобы закричать в ужасе.
Но его манила жизнь. Ее было много, она бурлила в потных телах, пульсировала в такт движениям мужчины. Кросис был почти пьян ею.
Он поднял руку, и драугры посыпались из переходов, скрипя суставами и смеясь, как смеются лишь мертвецы. Спящий бандит не успел проснуться. Тот, что сушил над костром сапоги, сам упал рожей в угли, со стрелой, торчащей из затылка, и пламя шаловливо чмокнуло его в нос. Третий успел слезть с бабы и бросился бежать, сверкая голым задом. Убежал он недалеко.
Женщина молчала.
Кросис подлетел к ней поближе, и она зачем-то закрыла руками грудь.
Да… здесь.
Кросис склонился к ее животу, как внимательный целитель, почти ласково провел по нему костлявой рукой. Жизнью пахло просто невыносимо.
Женщина попыталась оттолкнуть его. Ее пальцы с неожиданной легкостью прорвали полуистлевшее одеяние жреца и вошли в его грудную клетку - меж оголенных ребер давно не было плоти. Кончики обломанных ногтей царапнули то, что оставалось от сердца. Она отдернула руки, неосознанно пытаясь обтереть их о бедра, и что-то сказала жалобным, хнычущим голосом. Кросис не понял, что.
Он сложил пальцы в горсть и вонзил их в живот беременной, туда, где он чувствовал яркое, безумное биение жизни. Она изогнулась, задергалась под ним, и искать сразу стало неудобно, он шарил у нее внутри, путаясь в кишках, и его костяные пальцы стали скользкими от крови и жира. Женщина визжала, срываясь на хрип, и снова отталкивала его, царапая его иссохшее сердце. А потом она затихла, и Кросис нашел наконец матку и уютно устроившееся в ней дитя, и в тот момент он был счастлив.
Двое были ни на что не годны - у одного сгорели голова и грудь, у другого был перерублен позвоночник. Но одного мужчину можно было починить, и две прислужницы занялись этим, стянув разомкнутыми кольчужными кольцами его распоротый бок, а после Кросис приказал ему идти и спать. Он покорно проковылял к пустующей нише, долго, несколько минут забирался туда, но так и уснул, оставив одну ногу болтаться. Когда он проснется, то будет уже одним из них.
Женщиной Кросис занялся лично.
Много сотен лет назад его отец был скорняком. Кросис не помнил об этом, но помнили его руки. Он аккуратно уложил обратно скользкие, быстро остывающие кишки и магией зарастил все разрывы, а потом прикрыл их сальником так заботливо, как мама накрывает ребенка одеялом. В скудных пожитках бандитов нашлись суровые нитки и погнутая игла, и Кросис зашил женщине живот. Когда-то, в детстве, он помогал отцу шить шапки из лисьих шкур, человеческая кожа куда тоньше и легче рвется.
Сердце саднило, как будто женщина ухитрилась что-то в нем повредить - он давно забыл о боли, как и обо всем прочем. Но жизнь - это боль, а в этот раз проглоченной им жизни оказалось слишком много.
Он переместил женщину ближе к своему саркофагу, в последнюю перед ним камеру, где стоял лишь один пустующий гроб. Она спала, чтобы однажды проснуться вместе с ним и служить ему в ожидающей их вечности.
Меня зовут Кросис, моя маска - печаль, я… я…
Я.
Что значит - я?
Жизнь пробуждала в нем осознание, и оно было мучительно.
Кросис велел принести ему еще горсть проволочных колец. На каменном алтаре еще лежали останки неродившегося ребенка. Жрец отделил голову, очистил череп от плоти и разъял его на отдельные кости. Он видел и раньше черепа младенцев, в том числе и нерожденных - кости так тонки и хрупки, что похожи на лепестки цветов. Об этом он, позабывший даже свое имя, почему-то помнил. Он проделает в них небольшие дырки и скрепит косточки проволокой - теменную, височную, лобную, еще раз височную, потом затылочную. Будет цветок.
Его зовут Кросис - нет - нет - его зовут…
Иначе.
Он почти вспомнил.
Сердце болело уже нестерпимо.
Женщинам дарят цветы.
Он подарит ей цветок, когда она проснется.
Драконий жрец/неизвестная женщина
Я попытался-таки это написать.
Правда, порно у меня не вышло, вышел просто полуабсурдный треш. Но сам я искренне считаю, что это про любовь.
Тут должен быть рейтинг, но я не знаю, какой.
читать дальше
Одна из бандиток была брюхата.
Банда залезла в руины не мародерства ради - всего лишь в поисках укрытия. Третий день бушевала вьюга, дороги завалило снегом так, что их было не видно. Мирные путники отсиживались в тавернах и, поглядывая в окна на сугробы, достигавшие подоконников, судачили о том, когда же кончится непогода. Горе тем, кого она застигла на дороге. Холод доберется до тебя раньше бандитов, а потом волки найдут тебя по запаху, разгребут окоченевшими лапами снег и обглодают промерзшее мясо с ребер.
Бандиты, такие же злые и тощие, как вечно голодные скайримские волки, пришли в руины на закате. Стремительно темнело. Они какое-то время переругивались, не решаясь зайти внутрь, но ветер усилился, и они сами не заметили, как захлопнулась за ними тяжелая металлическая дверь. Брюхатая девка ревела, пока ее дружок не двинул ей в зубы.
Они развели костер, с трудом, не с первого и второго раза - ветки были слишком сырыми, слабый огонек льнул к ним, как больное дитя льнет к матери, и так же быстро угасал. Наконец, пламя занялось, передний зал склепа заполнил густой вонючий дым, и сквозняк выдувал его вглубь погребальных камер. Струи дыма ползли по запутанным переходам, похожие на серых червей, и когда они достигли главного, самого глубокого зала, где в саркофаге спал Кросис, тот проснулся.
Он не чувствовал запаха дыма - не мог, ибо мягкие ткани его лица сгнили давно, вместе с носом, и он не помнил уже, как должен пахнуть дым, и рядом не было никого, кто мог бы сказать - эй, старина Кросис, от тебя теперь несет дымом, как от копченых колбасок. Он почувствовал присутствие живых людей так же, как живой человек, войдя в комнату с мертвецами, чувствует присутствие смерти до того, как его глаза привыкнут в темноте, а разум распознает запах тления.
Он - Кросис.
У него не было имени - высшие жрецы отказывались от своих имен, так же, как и от собственных лиц, которые навсегда скрывались за бесстрастными масками. Много веков назад его именем стало - Кросис, его маской - печаль.
Последним, что он помнил, были его собственные похороны, которыми он руководил лично. Когда его хоронили, вместе с ним в гробницу спустились и другие - мужчины и женщины, воины, наложницы, прислуга. Воины, одетые в лучшие доспехи, несли с собой оружие, их лица были спокойны и высокомерны. Некоторые служанки же плакали, глупые смертные женщины, не понимавшие, что за неслыханная честь им выпала, тоскующие по синему небу, которое они больше не увидят никогда. Один за другим люди оседали на каменный пол, погружаясь в зачарованный сон, который должен был незаметно перейти в смерть. Их тела заняли свои места в погребальных нишах, и лишь убедившись, что все сделано, как должно, жрец Кросис взошел по десяти ступеням к своему саркофагу. Глухо лязгнула тяжелая крышка, которую четверо мужчин едва смогли подвинуть на место, а потом он не услышал - скорее почувствовал костями - как захлопнулись двери. Тогда Кросис улыбнулся темноте, закрыл глаза и уснул.
Ему было достаточно прикоснуться к крышке гроба, как она слетела, будто была сделана из бумаги, и теперь ее подхватило ветром. Кросис восстал из векового сна, и вместе с ним восстали воины, и наложницы, и прислужники, все те, кто поил его крохами своей жизненной силы все эти годы. Они тоже чуяли живых, и бежали теперь туда, где горел костер. В спешке мертвецы налетали друг на друга, и при столкновении лязгали доспехи, свободно болтающиеся на костлявых телах. Они торопились на пир.
В коридорах упокоища воняло жизнью. Сладко, нежно, почти непристойно.
У драугров нет глаз - они давно вымерзли, иссохли, как позабытые в кладовке позапрошлогодние яблочки, повыпадали из глазниц, раскатились по полу, поди, отыщи их теперь. У драугров внутренности, похожие на бухты прогнивших канатов, их суставы издают забавный скрип при ходьбе, их мозги так высохли, что стали пылью на внутренней поверхности черепов.
Никто не знают, как они любят жизнь. Как исступленно любят жизнь, как хотят забрать ее себе.
Один из бандитов сушил над огнем свои прохудившиеся вонючие сапоги. Другой спал, свернувшись в клубок. Третий трахал свою беременную подругу, даже не потрудившись отойти в темный уголок. Мужчина громко сопел, женщина лежала тихо, принимая происходящее с тупым равнодушием животного. Ее взгляд был направлен поверх плеча любовника, как раз в сторону одного из проходов. Поэтому она первая увидела жреца.
Кросис смотрел на нее из темноты, смотрел своим жутким отсутствием глаз, внимательно, спокойно, а за его спиной шуршало и поскрипывало его костлявое войско.
Женщина молчала.
Если бы Кросис был моложе на несколько тысяч лет, его бы это позабавило. Он дал бы мужчине кончить - просто так, из великодушия. Он дал бы женщине время, чтобы закричать в ужасе.
Но его манила жизнь. Ее было много, она бурлила в потных телах, пульсировала в такт движениям мужчины. Кросис был почти пьян ею.
Он поднял руку, и драугры посыпались из переходов, скрипя суставами и смеясь, как смеются лишь мертвецы. Спящий бандит не успел проснуться. Тот, что сушил над костром сапоги, сам упал рожей в угли, со стрелой, торчащей из затылка, и пламя шаловливо чмокнуло его в нос. Третий успел слезть с бабы и бросился бежать, сверкая голым задом. Убежал он недалеко.
Женщина молчала.
Кросис подлетел к ней поближе, и она зачем-то закрыла руками грудь.
Да… здесь.
Кросис склонился к ее животу, как внимательный целитель, почти ласково провел по нему костлявой рукой. Жизнью пахло просто невыносимо.
Женщина попыталась оттолкнуть его. Ее пальцы с неожиданной легкостью прорвали полуистлевшее одеяние жреца и вошли в его грудную клетку - меж оголенных ребер давно не было плоти. Кончики обломанных ногтей царапнули то, что оставалось от сердца. Она отдернула руки, неосознанно пытаясь обтереть их о бедра, и что-то сказала жалобным, хнычущим голосом. Кросис не понял, что.
Он сложил пальцы в горсть и вонзил их в живот беременной, туда, где он чувствовал яркое, безумное биение жизни. Она изогнулась, задергалась под ним, и искать сразу стало неудобно, он шарил у нее внутри, путаясь в кишках, и его костяные пальцы стали скользкими от крови и жира. Женщина визжала, срываясь на хрип, и снова отталкивала его, царапая его иссохшее сердце. А потом она затихла, и Кросис нашел наконец матку и уютно устроившееся в ней дитя, и в тот момент он был счастлив.
Двое были ни на что не годны - у одного сгорели голова и грудь, у другого был перерублен позвоночник. Но одного мужчину можно было починить, и две прислужницы занялись этим, стянув разомкнутыми кольчужными кольцами его распоротый бок, а после Кросис приказал ему идти и спать. Он покорно проковылял к пустующей нише, долго, несколько минут забирался туда, но так и уснул, оставив одну ногу болтаться. Когда он проснется, то будет уже одним из них.
Женщиной Кросис занялся лично.
Много сотен лет назад его отец был скорняком. Кросис не помнил об этом, но помнили его руки. Он аккуратно уложил обратно скользкие, быстро остывающие кишки и магией зарастил все разрывы, а потом прикрыл их сальником так заботливо, как мама накрывает ребенка одеялом. В скудных пожитках бандитов нашлись суровые нитки и погнутая игла, и Кросис зашил женщине живот. Когда-то, в детстве, он помогал отцу шить шапки из лисьих шкур, человеческая кожа куда тоньше и легче рвется.
Сердце саднило, как будто женщина ухитрилась что-то в нем повредить - он давно забыл о боли, как и обо всем прочем. Но жизнь - это боль, а в этот раз проглоченной им жизни оказалось слишком много.
Он переместил женщину ближе к своему саркофагу, в последнюю перед ним камеру, где стоял лишь один пустующий гроб. Она спала, чтобы однажды проснуться вместе с ним и служить ему в ожидающей их вечности.
Меня зовут Кросис, моя маска - печаль, я… я…
Я.
Что значит - я?
Жизнь пробуждала в нем осознание, и оно было мучительно.
Кросис велел принести ему еще горсть проволочных колец. На каменном алтаре еще лежали останки неродившегося ребенка. Жрец отделил голову, очистил череп от плоти и разъял его на отдельные кости. Он видел и раньше черепа младенцев, в том числе и нерожденных - кости так тонки и хрупки, что похожи на лепестки цветов. Об этом он, позабывший даже свое имя, почему-то помнил. Он проделает в них небольшие дырки и скрепит косточки проволокой - теменную, височную, лобную, еще раз височную, потом затылочную. Будет цветок.
Его зовут Кросис - нет - нет - его зовут…
Иначе.
Он почти вспомнил.
Сердце болело уже нестерпимо.
Женщинам дарят цветы.
Он подарит ей цветок, когда она проснется.
