У меня тут кончается зарядка на нетбуке, но прежде чем аккумулятор сядет совсем, я имею сказать, что продавать рыбу и клубнику рядом, на соседних лотках - это преступление против человечества, достойное казни через отрезание ушей.
Здесь был блюющий смайл.
Аминь.

---

Пра реал

За что я люблю ремонт - а я его парадоксально люблю - это за первый этап. Разрушение.
Вспарывать обивку старого дивана, как брюхо врага, выпуская на волю проржавевшие пружинные потроха. Ломать деревяные скелеты и наслаждаться их треском. Отдирать шматы обоев с присохшей к ним штукатуркой, и представлять, что ты свежуешь свою старую математичку, которая влепила тебе двойку в пятом классе... мхм, извините. Словом, даже в обыденных действиях можно найти отблески вселенских битв бобра с козлом и предчувствие будущего армагеддона.
Погонялся заодно за братом с куском трубы в руке. Потому что мы вдвоем выносили на помойку диван, он спереди, я сзади, и в этот момент он принялся громко и с выражением читать стихи, а убежать я не мог.
А сейчас... хорошо... спокойно.

---

А нынче же у нас Вальпургиснахт!

И в эфире волшебные Coven с сатанинским приветом из далекого 1969.
Infernal Nyaarrrgh!

@темы: Прекрасное, Музыка

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

У довакина мало строчек в диалогах - он настолько нелюбопытен, или не задает вопросов потому, что ему известны многие ответы?
Идея неоригинальная, но я и не претендую.


Сначала была Деформация Запада.
Или нет.
Сначала был корабль, который плыл по волнам Внутреннего моря, направляясь в Сейда Нин. Был шторм и крики матросов, и громкий треск ломающейся мачты. И вода, соленая, плотная, тяжелая, как ртуть. Утопающие не кричат. Когда тонешь, нет времени кричать. Его хватает лишь на то, чтобы всплыть на мгновение, глотнуть воздуха - и снова уйти под воду. Тонуть не больно, только очень страшно.
А потом я проснулся в крохотной каюте, на соломенном тюфяке, и день над Сейда Нином был прекрасный, солнечный, как будто Вварденфелл приветствовал меня.
Сначала была тюрьма, и какой-то данмер в камере напротив насмехался надо мной.
Сначала была повозка, и три смертника рядом. Связанные за спиной руки затекли и противно ныли, но несмотря на это я все время засыпал, и заснув, начинал валиться набок, на своего соседа, здоровенного норда с завязанным ртом. Он пихал меня плечом и сердито мычал.
Нет.
Сначала был витраж в храме Скинграда или, может, Брумы. На нем изображен старик с песочными часами в руках. Интересно, сохранился тот храм теперь, или Великая Война разрушила и его?
Старика с витража зовут Акатош.
Я работаю на него.
Он платит щедро. Не деньгами, конечно. Памятью.
Я помню двемерскую обсерваторию на Строс М’Кай. И Имперский Город, такой, каким он был до войны. И причалы Вивека, до того, как Баар Дау рухнула на город, и вода в каналах вскипела и испарилась. Однажды спьяну я перепутал ястребов в небе над Солитьюдом со скальными наездниками и принялся, ругаясь, сбивать их из лука. Однажды я спросил у Джоффри, как поживает Кай Косадес, и был вознагражден изумлением на его лице. Однажды я нашел в Черном Пределе скелет старого друга, погибшего за светящиеся корешки.
Император Уриэль Септим при первой встрече сказал, что знает меня. Конечно, вы знаете, ваше величество. Более того, после той истории с Ягаром Тарном за вами должок.
Меня называли героем. Сам я считаю себя ремесленником. Вы же не называете героем того, кто чинит сломавшийся дверной замок или чистит засорившуюся трубу? Время ничем не лучше трубы. Иногда ее забивает разный мусор. Тогда кто-то должен залезть по локоть в дерьмо и устранить засор. Неприятная работа, но необходимая.
Мой путь можно проследить без труда - его вехами являются башни. Латунная Башня, и Красная Башня, и Башня Белого Золота, и Снежная Башня Скайрима - заклепки, которые держат колесо мироздания. Я механик Акатоша, я ключ к сломанным замкам, слесарь и инструмент в одном лице.
В следующий раз вы не узнаете меня. У меня будет другое имя, другая внешность. Я могу оказаться клыкастым орком, или маленьким плотоядным босмером, или пушистым сутай-ратом. Я могу быть мужчиной или женщиной, воином или магом.
Возможно, однажды вы зайдете в храм и увидите человека, стоящего возле витража. На витраже изображен старик с песочными часами в руках. В этих часах - и ваша жизнь, и моя. Разница лишь в том, что когда мой песок весь просыпается вниз, Акатош переворачивает часы, и верхняя колба вновь оказывается полной. Вы увидите меня, стоящим возле алтаря, перед которым я не преклоняю колен и не возношу молитв.
Сначала было время. А потом был тот, кто должен за ним присматривать.

@темы: Skyrim, Фанфикшн

---

Психопатология обыденной жизни

Дас Унбевуссте, говорите?
Сначала мне приснилось, как я заборол быка. Кулаком по носу.
Бывает же такое, подумал я, повернулся на другой бок и увидел во сне, что женюсь. Причем в качестве саундтрека для сего радостного события был выбран Heart of Leningrad by Dark Lunacy, песня в своем роде замечательная, но с повторяющимся рефреном “I know, I'd die”.
Нахуй, нахуй такое. Лучше я на работу пойду.


Listen or download Dark Lunacy Heart Of Leningrad for free on Prostopleer

---

Играл я тут в Облу - все такое зеленое, жизнерадостное, неписи такие улыбчивые - и как-то, знаете, взгрустнулось: ждет-то их всех нехилый пиздец. Так что я сел и написал.
Время действия - между Облой и Скуримом. Персонажи разные. Сюжета нет, отрывки между собой не связаны.

Предчувствие



1.
Потентат Окато отсылает слугу и сам наливает себе вина. Потом откидывается на спинку кресла, баюкая кубок в ладони. Сладкое светло-золотистое вино с Летних Островов омывает серебряные стенки кубка, точно как ласковые волны Абессинского моря омывают причал в Лиландриле…
Окато делает глоток. В голове шумит - не от вина, от усталости. Все кажется каким-то размытым, как будто между ним и миром воздвигли стену из серого стекла.
Война будет. В этом Окато уверен так же, как и в том, что сам он не доживет даже до ее начала.
Латенил Санхолдский, так зовут сумасшедшего. Он не один месяц потратил на то, чтобы добиться аудиенции потентата. Над ним смеялись – вначале украдкой, за глаза, потом – прямо в лицо. Нелепый, дерганый, с затравленным взглядом, он и впрямь был забавен: игрушка для скучающей имперской знати, тема для сплетен и анекдотов.
Окато не смеялся.
Не смеялся даже тогда, когда во время их встречи Латенил обыскивал его собственный кабинет – спотыкаясь о стулья, непрерывным бессвязным потоком бормоча извинения. Неслыханная наглость, вопиющее нарушение этикета. Гостям не полагается заглядывать за занавески в доме хозяина, или искать шпионов под его рабочим столом. Удовлетворившись, наконец, результатами осмотра, Латенил замер посреди кабинета, комкая в руках свиток пергамента – заготовленные жалобы, не иначе, устало подумал Окато - и уставился на потентата с каким-то странным, молящим и в то же время решительным выражением. У Латенила были неприятные, выпуклые, по-рыбьи холодные глаза.
- Вы отнимаете у меня время, - брюзгливо сказал Окато. – Какова причина вашего визита?
Он безумен, пронеслось у него в голове. Совершенно сумасшедший.
Латенил громко сглотнул.
- Талмор.
Но в безумные времена стоит прислушиваться к безумцам.

Окато осушает кубок и наполняет его снова. Талмор. Забытая история Летних Островов, давняя мечта об Альдмерском Доминионе. Неудивительно, что коловианские вельможи не стали слушать Латенила. Чтобы понять его, надо самому быть альтмером. Надо знать высоких эльфов так, как знает их Окато – их болезненную тоску по былым временам, и глубокое сознание собственного превосходства, и воистину змеиную хитрость, и невозможное, по человеческим меркам непостижимое - терпение.
В тот момент, когда Латенил срывающимся голосом говорил ему о Талморе, Окато понял – войне быть. Вряд ли сейчас. Возможно, через сто лет. Альтмеры терпеливы.
Как хорошо, что я не доживу до этого, думает Окато с неожиданным удовлетворением. Эта война будет ужасна, для него же она была бы ужасна вдвойне. Он всю жизнь был предан Империи, но сердце его осталось на Летних Островах, там, где синие волны Абессинского моря омывают причал в Лиландриле…
Вино горчит на языке.
В ушах шумит гул морского прибоя.
Он очень устал.
Окато щурится на меркнущий свет свечей и думает о том, в каком обличье придет к нему смерть. Будет ли это кинжал, вонзенный меж ребер, или стрела, пущенная с крыши? Будет ли это молчаливый ассасин Темного Братства, безликий убийца – или наоборот, кто-то, кого он хорошо знает? Может, вино, которое он пьет сейчас, отравлено.
Потентат посмеивается и допивает последние капли.

2.

Зал освещен магическими огнями - лиловыми, оранжевыми, желтыми. У леди Араннелии бриллианты в седых волосах, искусно ограненные камни звездно искрятся при каждом ее движении.
Наарифин приглашает ее на танец.
Музыка мелодична и холодна в своей математической выверенности. Альтмеры всегда были хороши в этом - в музыке, магии и математике. И еще в стратегии; но о войне сегодня не будет сказано ни слова.
Шаг вперед, шаг в сторону, поворот, поклон. Наарифин кладет руку на талию старой леди, кружит ее по залу.
- Замечательный вечер сегодня, - говорит Араннелия. - Как давно я не слышала музыки… Она прекрасна.
Они вновь расходятся. Танцующие пары образуют геометрически правильный узор. Виолончели выводят рекуррентные числовые последовательности, затем флейты вступают решениями интегральных уравнений.
- Гармония расчета, - отвечает Наарифин, когда фигуры танца вновь сводят их вместе. - Всего лишь упорядоченные звуковые колебания, но они трогают душу. Удивительно, верно?
- Люди считают, что музыка отражает чувства, - Араннелия слегка улыбается и качает головой. - Примитивный человеческий эгоцентризм. На самом деле это лишь отзвуки космического равновесия. Движения сфер.
У леди Араннелии девически тонкая талия и яркие оранжевые глаза. Трудно поверить, что она помнит Тайбера Септима.
- Люди мало что понимают, - говорит Наарифин с насмешкой. - В мироздании и в красоте.
Шаг назад, шаг в сторону, поворот, поклон.
- Они сами не знают, какой вносят диссонанс. Они как фальшивая нота в музыке космоса. Пожалуй, уничтожив их, мы сделаем им одолжение.
Араннелия смеется. Наарифин думает, что если бы она была лет на триста моложе, он непременно влюбился бы в нее.
Они кружатся по залу, и вместе с ними танцуют планеты.

3.

Тридцатого числа месяца Начала Морозов Луций сбегает от учителя, чтобы поиграть с друзьями в прятки среди склепов на Зеленой Императорской Тропе. Лужи уже подернулись тонким льдом, но мясистые листья сирени еще зелены, и в густой листве хорошо прятаться.
- Пять! Шесть!
Луций считает, повернувшись лицом к стене. Подглядывать нельзя, но все равно хочется. Он пытается по звуку определить, куда убежали его друзья. Опавшая листва сухо шелестит под их ногами.
- Девять! Десять!
Когда он вернется домой, его ждет трепка от отца, это уж как пить дать. Но ему до смерти надоели и старый учитель с дурным запахом изо рта, и Детский Ануад, который он должен вызубрить наизусть. Луций помнит лишь начальные строчки: «Первыми были братья: Ану и Падомай. Они пришли в Пустоту, и начался отсчет Времени». Ему интересно, откуда взялись эти братья, если прежде них была лишь Пустота. Ему интересно также, похож ли был зловредный Падомай на его младшего брата Тайбера, который постоянно плачет, ябедничает и ворует у него игрушки.
- Тринадцать! Четырнадцать!
От скуки Луций пинает стену носком ботинка и внимательно разглядывает валящиеся вниз куски штукатурки. Вот этот, например, похож на гриб, а этот - на секиру.
- Я иду искать!
Он пробирается меж могил, заглядывая под каждый куст. Где-то сзади ему слышится сдавленное хихиканье, и он резко оборачивается.
- Ага! Попалась!
Октавия выскакивает из своего укрытия, как вспугнутая куропатка, и опрометью несется к стене. Луций бежит за ней. Откуда ни возьмись, из-за особенно большого, богато украшенного склепа, выбегает Осмунд, и мчится наперерез. Луций поддает ходу - он не хочет снова водить.
Они добегают до дороги и останавливаются, забыв про игру.
По Зеленой Императорской Тропе, от ворот по направлению к Башне едут солдаты в золоченых доспехах.
- Эльфы, - говорит Оззи. - Ну надо же.
В Имперском Городе не так уж много высоких эльфов, меньше, чем было раньше. Некоторые, впрочем, остались, но эти не похожи на них. Такие же длинные, желтые, высокомерные - а все же что-то с ними не то. Луций не знает, в чем дело, но ему вдруг становится не по себе, а по спине бегут мурашки.
Немногочисленные прохожие останавливаются и смотрят вслед процессии, открыв рты. Эльфы не обращают на них внимания. Позади, под охраной двух всадников, толстоногий тяжеловоз тянет доверху нагруженную телегу - в таких телегах крестьяне возят капусту на продажу. Она прикрыта сверху куском холстины, края тряпки тщательно подоткнуты.
«Интересно, что там внутри?» - думает Луций, и, как будто отвечая на его безмолвный вопрос, налетает порыв ледяного осеннего ветра и отдергивает угол покрывала. Левое переднее колесо телеги попадает в выбоину на дороге, и она смешно подпрыгивает на ухабе.
- Кто последний, тот дурак! - кричит Оззи, и срывается с места.
- Подожди! - кричит Октавия. - Постой!
Луций не двигается с места. Какое-то время он стоит, наблюдая за прохожими - нет, кажется, никто, кроме него, не заметил. Тогда он бредет в заросли полыни, туда, куда откатился странный круглый предмет, выпавший из повозки.
Вначале ему кажется, что это мяч. Воображение рисует умилительную картинку - как на привале высокомерные злые эльфы достают тугой кожаный мяч, делятся на две команды и начинают его пинать.
- Ты снова водишь! - сообщает ему Осмунд. Он подбегает сзади, смеясь и тяжело дыша, и сильно хлопает его по плечу.
Луций не отвечает.
Отрубленная голова таращится на него пустым взглядом. Она принадлежит женщине, молодой и, вероятно, некогда красивой. Глазные яблоки подмерзли, ресницы кажутся белыми из-за осевшего на них инея, пухлые губы приоткрыты, как будто в удивлении.
Октавия сдавленно охает.
Луций присаживается на корточки и, натянув на ладонь рукав куртки, аккуратно поворачивает голову, стараясь не касаться ее голой кожей. Когда это все же происходит, он вздрагивает. Они никогда еще не видел покойников, и ему казалось, что они должны быть холодными и скользкими. Но лоб мертвой женщины сух, и кожа на ощупь как пергаментная страница. Осмелев, Луций пытается приподнять голову за длинные светлые волосы, и скальп вдруг начинает расползаться на части. К горлу подступает тошнота.
- Что же это такое? - бормочет Осмунд. - Что же это такое, а?
Луций вытирает руку о штаны, потом бежит домой и долго, долго моет ее горячей водой, как будто смертью можно заразиться.
Война начинается на следующий день.

@темы: Skyrim, Фанфикшн

---

Если ночью толком не спал, много курил и пил много кофе, на следующий день бывают очень странные моменты. Мысль работает в темпе трахающихся кроликов, но, в отличие от кроликов, с нулевой продуктивностью. Где-то между ушей, где в обычном состоянии пребывает мозг, воцаряется комариный звон и телевизионная профилактика. Позвоночник выдавливается на поверхность спины, лицо стекает с черепа, как расплавленная пластмасса. И тогда я закрываю глаза, откидываюсь на спинку кресла и вот так сижу, а в мыслях моих расцветает тайбернское дерево и разлетаются лепестки котят.
А вообще это F48.1, конечно.
Сам не знаю, зачем это написал.

---

Этот ваш лор без поллитры не разберешь. Уже месяца два его грызу с разных сторон, и только все больше запутываюсь. Но очарован им прочно. Забавно, что вляпался только сейчас, хотя тот же Морр дрочил долго и с удовольствием. Сердцу все ж милее не пустоши Морроуинда, нетчи и фуражиры квама, не пасторальные пейзажи Сиродила, а именно неброская северная природа Скурима, скалы и сосны. Я слышал метель, она пела песню лесам - последнюю песнь перед тем, как их разбудить… (с)
Но вообще я не о том.

Читаю семь битв Альдудагги. fullrest.ru/the-elder-scrolls/seven-fights-of-a...
(они вообще чудесные, в тес-лоре так мало юмора обычно, а тут он есть, пусть и своеобразный).
Особенно первая битва интересна. Что-то я не понимаю. Если Мехрун Дагон должен разрушить все лишнее, чтобы Алдуин потом мог спокойно доесть остатки, то связь с событиями Обливиона становится очевидна. Впрочем, если я правильно помню, в Обле Михрютка хотел не просто расхуячить весь Тамриэль, но и превратить его в нечто иное - то ли в план обливиона, то ли в хаос мифической эры - является это исполнением его проклятия, или же попыткой обмануть его?
В любом случае, Алдуин появляется не случайно. Его появление, э, приуготовлено Мехруном.
Так был ли конец света, который мы предотвратили, внеплановым? Или же он должен был случиться, но Акатош посредством довакина нарушил свой же собственный цикл? Кстати и Михрютку тоже Акатош прогнал…
Вообще чувствую настоятельное желание перепройти сюжетку облы. Уделив особое внимание шизоидным речам Каморана. И зачем я дурак образ удалил?..

@темы: Skyrim

---

Сходил тут на "голодные игры". У этого фильма один фатальный недостаток. Это даже не беготня по лесам в компании оператора с болезнью паркинсона, не невыразительный экшн, не совершенно беспомощный якобы антиутопический антураж и не искусственная любовная линия…
Он скучен!
Нет, я не сноб. Я люблю тупое кино. Я человеческую многоножку смотрел! Я сейлормун смотрел, три сезона! Я фанат Лесли Нильсена! Я люблю тупое кино, не люблю кино скучное.

На обратном пути из кина с камрадами обсуждали сие и пришли к выводу, что на самом деле, это просто стеб, только он так хорошо замаскирован, что никто не понял. Нет, ну судите сами.
2100-какой-то там год. Биробиджан (мне нравится это название, извините) возглавил восстание дистриктов, э, федеральных округов против Нерезиновска, ибо суки зажрались! Восстание было жестоко подавлено, а Биробиджан превращен в территорию радиоактивных кенгуру и говорящих грибов. С тех пор каждая область должна послать своего представителя на голодные игры! И вот, на играх встречаются девочка Катя и мальчик Петя, уроженцы Челябинска, между ними вспыхивает суровая челябинская страсть… Их высаживают на совхозные поля и велят убирать картошку. Радиоактивная картошка пожирает участников одного за другим в прямом эфире; сцены пожирания чередуются с пьяной поножовщиной, сексом на сеновале и беседами о политике с мудрым алкашом Митричем.
В общем, я опять ржал на весь зал в неподходящих моментах. Хорошо все же быть быдлом.

@темы: Кино

---

Dragonrend, ч. 3

Временный. Феллдир


Последний раз верховные жрецы собирались вместе, чтобы назвать имя нового Отара. Это было шесть лет назад, но Феллдир помнил все мельчайшие подробности церемонии. Он помнил и то, что стояло за этим, всю эту зловонную политическую кухню - несколько месяцев изнурительных переговоров, торгов и интриг. Жрецы грызлись за власть, как собаки за кость, это было и смешно, и страшновато.
В конце концов, остались два кандидата - одного предлагал Вольсунг, другого Конарик. Традиционно Старейший не участвовал в голосовании, голоса остальных разделились поровну, и решающий оказался за Кросисом.
Весь финал переговоров Кросис проспал. Феллдир, в тот день присутствовавший в делегации Конарика, не сомневался, что старик просто прикидывается. Все верховные жрецы, собравшись вместе, становились невыносимы, Кросис же, чуть ли не насильно выдернутый из своего уединения, был хуже всех.
- Твой голос, брат мой, - терпеливо сказал Конарик.
Кросис зевнул - из-за маски звук получился гулким и завывающим.
- Да какая разница, - ответил он брюзгливо. - Выберите кого поспокойней. Конечно, он все равно рехнется - на то он и Отар - но чем позже, тем лучше.
- Твой голос, брат мой.
Феллдир хорошо знал Конарика. Обычно вежливый и терпеливый, он, тем не менее, мог переупрямить стадо ослов.
- Ладно, - Кросис закатал рукава, обнажив костлявые запястья, и принялся тыкать пальцем в сидящих. - Раз дракон, два дракон. Буря, лед или огонь. Кто убийца, кто мертвец, кто король, а кто подлец. Кого казнить, кого спасти, в догонялки водишь ты!
Длинный узловатый палец указал на Морокеи.
- Я? - переспросил тот. - Вожу? В догонялки?
- Ты за кого? - рявкнул старик. - А, неважно! Кого он выбрал, тот и будет.
Вольсунг смеялся так, что животом едва не своротил столешницу.
Выиграл человек Конарика, но Старейший все равно был недоволен. Феллдир понимал, почему. Тот, кого сегодня выбрали с помощью дурацкой детской считалки, завтра займет свое место в кругу Девяти. Каким бы он ни был вчера, завтра он будет Отаром Безумным. Оскорбленным Отаром Безумным.
Феллдир провел в Храме детство и юность, и встретил в нем зрелость, пройдя долгий путь от мальчишки-ученика до одного из старших жрецов, личного помощника Конарика. За это время ему открылись многие тайны, и одной из них была такая - маска влияет на жреца сильнее, чем любому бы из них того хотелось. Пусть Старейший не желал этого признавать, но его протеже вовсе не обязательно будет лоялен ему. В конце концов, это же Отар.
У Феллдира было и свое мнение, но он, как и обычно, держал его при себе. И на церемонии, где он был лишь наблюдателем, он стоял молча, сохраняя серьезность и жадно впитывая все детали.
Кто знает, возможно, однажды он сам станет ее участником.
Человек, лишенный имени и лица, стоял в кругу жрецов, мелко дрожа и озираясь вокруг. Он выглядел жалким. Феллдир знал его когда-то, не мог не знать, раз уж они служили одному храму, но он не мог вспомнить, кто это. Феллдир понимал, что первая часть ритуала, лишение имени, страшна и мучительна, но все же в глубине души надеялся, что когда придет его черед и он встанет в центр круга, он будет держаться достойней.
- Wo kos hin? - протяжно вопрошал Конарик. - Кто ты?
- Я никто, - отвечал человек.
Его черты расплывались. Феллдир сощурился. Он достаточно долго работал с Древним Свитком в храмовой библиотеке, чтобы испортить себе зрение, и теперь не мог понять - то ли то, что он видит, результат магии, то ли просто глаза подводят его. Лицо человека было как будто спрятано за колышущейся радужной дымкой: вроде бы различимы рот, нос и глаза, но при попытке разглядеть что-то точнее, фокус вновь теряется.
Безымянный взял маску. Медленно поднес ее к лицу.
Его руки дрожали.
- Кто ты? - спросил Конарик в последний раз.
- Я - Отар, - ответил человек глубоким звучным голосом.
- Мы приветствуем тебя, брат.

Тридцать лет своей жизни Феллдир посвятил изучению времени.
Самое главное, считал он - это отделить важное от второстепенного. Время, смерть и загадки мироздания относились к важному, все остальное - к второстепенному. Его раздражала узколобость собратьев-жрецов: их интересовали лишь власть и богатства. Спору нет, власть - это приятно. Но, право же…
Феллдир так же желал себе маску, как и те, кого он презирал. Только вместе с маской он получит и собственную крипту, и вечность в свое распоряжение. Вечность, которую он, в отличие от всех этих жадных дураков, потратит на что-то стоящее.
Тридцать лет потребовалось Феллдиру только для того, чтобы увидеть время.
Люди, изучающие Древние Свитки, платили за знания слепотой. Но этот краткий миг, когда Феллдир поднял уставшие глаза от Свитка, и мир предстал перед ним в виде текучих струй чистой возможности, стоил такого риска.
Важное и второстепенное. Стоит однажды определиться, и все становится простым и понятным.
А первым, что Феллдир усвоил, учась на жреца, было то, что все имеет свою цену.


Храм Конарика был расположен неподалеку от Бромьунара, в месте, исполненном величия и тишины. В отличие от многих других храмов, в нем не было давящей мрачности и могильного холода. Напротив, каменные арки казались легкими, будто воздушными, а со ступеней, ведущих к храму, открывался дивный вид. Знатные люди охотно приезжали сюда, чтобы помолиться и получить совет Старейшего. Старейший давал хорошие советы, и дорого брал за них. Феллдир знал, что нити его паутины тянутся очень далеко, до самых глухих уголков Скайрима. Именно это делало Конарика самым могущественным из Девяти. Именно это - а вовсе не магия. И еще то ощущение спокойствия и незыблемости, которое его сухощавая сгорбленная фигура, казалось, распространяла вокруг себя. Вольсунг был похож на остепенившегося контрабандиста, Рагот - на грубого воина, Вокун - на обычного пройдоху. Конарик же был как всеобщий отец, строгий, но ласковый.
Когда что-то происходило, все бежали к нему. Уж он все исправит.
Доверие.
Страшное оружие в умелых руках.

Хевнораак явился среди ночи. Феллдир не спал, несмотря на поздний час, он читал при тусклом свете почти до конца оплывшей свечи, и, заслышав снаружи конское ржание и голоса людей, выглянул в окно своей комнаты. Сверху он видел, как Хевнораак спешился, тяжело подошел к двери и несколько раз стукнул в нее посохом. Стучал он с такой яростью что, казалось, посох сломается. Что-то случилось.
- Война.
Конарик стоял на балконе и смотрел на занимающийся рассвет. Никто в Храме не спал в ту ночь. Даже мальчишки-ученики и поломойки - все обсуждали вести, которые привез Хевнораак и его люди.
- Война, - повторил Конарик и коротко, зло рассмеялся. - Ну что ж. Пусть этот юнец пеняет на себя. Никто не смеет говорить с нами в таком тоне.
- Господин, это… - начал Феллдир.
- Мальчишка возомнил себя Исграмором. Думает, он сможет объединить все владения в одно королевство, сможет превратить Храм в свой домашний алтарь, - продолжал Конарик, не дав ему договорить. - И другие глупцы его поддерживают! Клянусь своим посохом, их нужно проучить!
Феллдир промолчал. Он понял, в чем дело, и это ему не понравилось. Он считал войны занятием для глупцов, своеобразным средством, с помощью которого природа себя от этих глупцов очищает. Конарик был хитер, но не являлся ли трепет, с которым он относился к своей власти, признаком все той же глупости?
- Как скажешь, господин, - привычно пробормотал он.
- Пошли гонцов к Вокуну, у меня есть поручение для него.
- Как скажешь.
- Также разошли гонцов в верные нам владения, - велел Старейший. - Мы отбросим мальчишку на запад. Не видать ему зубчатой короны! Мы выиграем эту войну!
К середине осени стало ясно, что войну они проиграют.

Между драконами и драконьими жрецами существовала гармония, основанная на том, что они почти никогда не пересекались. Лишь сварливый Кросис поселился рядом с логовом дракона - удивительно, как эти двое сумели найти общий язык, да еще в Скулдафне, владении Накриина, драконы и люди жили бок о бок, охраняя единственный портал в Совнгард.
Путь на Монавен оказался долгим и тяжелым. Хотя юг не был опустошен войной, даже здесь чувствовалась враждебность. Феллдир, почти никогда не покидавший Храма и излюбленной своей библиотеки, был удивлен тем, как смотрели на жрецов простые люди. Страх, как и подобает. Но также и ненависть.
- Черви, - шептал себе под нос Конарик, когда они проезжали очередную деревню. - Черви и корм червей.
Феллдир автоматически кивал, продолжая смотреть по сторонам. Тут и там захлопывались ставни, женщины хватали детей и спешно прятались в домах. Мужчины вели себя спокойнее, но глаза у них были недобрые.
Не к добру это, подумал Феллдир. И что они так на нас взъелись?
Какой-то ребенок лет пяти, настолько грязный, что было даже непонятно, мальчик это или девочка, вдруг выбежал на дорогу прямо перед кортежем. Передние воины хотели объехать его, но ребенок, напуганный таким количеством вооруженных людей, заметался, проскакивая между лошадями, пока не споткнулся и не шлепнулся на землю прямо перед лошадью Конарика.
Старейший медленно нагнулся, чтобы рассмотреть его. Ребенок заизвивался, опираясь на локти и пытаясь отползти в сторону, не сводя расширившихся глаз с зловещего силуэта жреца, почти черного на фоне светлого неба.
- Черви, - громко сказал Старейший.
Ребенок широко открыл рот и завопил.
Какая-то женщина вырвалась из рук пытавшегося ее удержать мужчины и рванулась к своему зверенышу.
У Феллдира было довольно времени, чтобы понять, что сейчас произойдет что-то очень глупое. Но недостаточно, чтобы это предотвратить.
Лязгнул вынимаемый из ножен меч.
У телохранителей Конарика был приказ - не допускать никого слишком близко к хозяину. И действовали они быстрее, чем думали.
Женщина громко, по-поросячьи взвизгнула, потом затихла. Феллдир прикрыл глаза.
Глупо.
Как глупо.

Вершина горы Монавен терялась в облаках. Внизу можно было проехать на лошадях, но чем выше они поднимались, тем уже и круче становилась лестница. В конце концов, они были вынуждены спешиться. Конарик взял с собой Феллдира, двух воинов да мальчишку-слугу. Парнишке было лет четырнадцать, не больше, у него даже усов не было, но Феллдир четко понимал, что Конарик взял его с собой не ради собственного комфорта и тем более не ради защиты. Вздумай Алдуин Великий закусить верховным жрецом, его от этого не остановит и целое войско.
Но в гости не принято ездить без подарков.
Идти было трудно. День был пронзительно ясный, солнце сияло так, что снег сверкал невыносимой белизной и слепил глаза, но, несмотря на это, становилось все холоднее. Конарик поминутно останавливался, чтобы перевести дух - здесь, наверху, воздуха не хватало и молодым, а он был уже стар. С каждым шагом Феллдир все больше убеждался в том, что все это было одной большой глупостью. Что если Старейший умрет здесь от холода и усталости? Что если Алдуин будет не в настроении?
Единственным, кто действительно радовался путешествию, был юный слуга. Он озирался по сторонам с таким восхищением в глазах, что Феллдиру становилось тошно. С одной стороны, молодой дурак интересовал его меньше, чем снег под ногами. С другой, в том, что его ожидало, было что-то неправильное.
То и дело попадались свидетельства того, что гора обитаема: то кости животных со следами огромных зубов, то пара золотистых, серо-зеленых или тускло-красных чешуй. Порой драконы пролетали над головами карабкающихся вверх людей, будто насмехаясь над их неуклюжестью.
До вершины они добрались только к вечеру. Здесь, на Глотке Мира, дули чудовищные, пронизывающие ветры, пробиравшие до костей. Магия помогала согреться, но ненадолго.
Конарик вышел вперед. Постоял какое-то время, тяжело опираясь на посох и жадно дыша.
Запад сиял в пожаре заходящего солнца, и на этом фоне кружащие над Монавен драконы казались хлопьями сажи, медленно опускающимися на снег по широкой спирали.
Насколько изящен дракон в воздухе, настолько же он громоздок на земле. Драконы приземлялись с грохотом, вцеплялись когтями в камни так, что те крошились, как печенье. Они были ужасны, они были огромны. А Пожиратель Мира был больше и страшнее всех.
- Зачем ты явился, раб?
Черви, подумал Феллдир. Мы для них - те же черви. Ползающие, прижавшись брюхом к земле, под тяжким грузом своей смертности.
- Прости, что нарушил твой покой, о великий, - сказал Конарик. В его голосе появились несвойственные ему заискивающие нотки. - Но твоя власть под угрозой.
- Верно, эта угроза столь ничтожна, что я не заметил ее с небес Кеицааля, - был насмешливый ответ.
- Бунтовщики ничтожны, это так, - смиренно ответил жрец. - Но они осмелились посягнуть на власть Храма, а значит, и на твою. Они забыли страх и уважение.
- Так укажи им их место, смертный, - вмешался другой дракон. По сравнению с Алдуином он был каким-то невзрачным: тускло-серый, цвета зимнего неба, он держался в тени. - Ты пытаешься натравить нас на своих врагов, но мы не псы, которых можно спустить со сворки.
Алдуин издал глухой рык.
- Партурнакс прав, - сказал он. - Что ты скажешь еще, пока я не вырвал тебе печень?
- Они идут на восток! - воскликнул Конарик. - К Скулдафну! Они хотят закрыть портал!
Это было ложью. Насколько знал Феллдир, амбиции молодого Бьорна не заходили так далеко. Или же…
Вокун. Конечно. Это он указал королевскому войску направление. Вот к чему были все эти туманные разговоры за закрытыми дверями. Несмотря на царящий вокруг холод, Феллдира прошиб пот. Верховные жрецы действительно стравливают драконов со своими врагами, тот серый ящер все понял верно. О небеса, есть ли предел человеческой глупости?!
Алдуин долго молчал. В какой-то момент Феллдир надеялся, что тот догадается, не станет рушить хрупкое равновесие.
- Ты нагл, жрец, - сказал, наконец, дракон. - Тебе повезло, что я голоден и скучаю по хорошей охоте.
- В тех краях найдется довольно дичи, чтобы насытить тебя, - заверил его Конарик.
Он обернулся к ожидавшим его людям, вытянул руку вперед, и на кончиках его пальцев сверкнули зеленоватые искры. Парень-слуга вдруг пошатнулся и повалился на спину, прямой, как дерево. Конарик повел рукой, и тело поплыло по воздуху вперед к неподвижному черному дракону, медленно поворачиваясь вокруг своей оси. Феллдир пялился на это, отупев от холода и сомнений. В сумерках он видел совсем плохо; в какой-то момент в глазах задвоилось, ему показалось, что перед ним на камнях сидят два Алдуина, и их огромные черные туши омывает серебристая река, состоящая то ли из тумана, то ли из несбывшегося. На глазах Феллдира от реки отделился один из рукавов и, закрутившись тугим локоном, оторвался от основного потока и растаял в алом закатном сиянии. Алдуин - ни один из них - ничего не заметил, но серый дракон вытянул шею, чтобы лучше разглядеть исчезающее серебро. Феллдир моргнул, и наваждение рассеялось. Все это длилось не дольше нескольких мгновений.
- Это мой дар тебе в честь нашего договора, - сказал жрец.
Алдуин брезгливо обнюхал тело.
- Это не договор. Я делаю тебе одолжение.
Он царапнул когтем грудь паренька и утробно заурчал.
- Твой подарок довольно тощ, - добавил он. - Но я принимаю его.

Путешествие на Монавен не прошло для Конарика даром. Наоравшись на морозе, он почти потерял голос, превратившийся в бесцветный шепот, и стал часто кашлять. Тем не менее, он был доволен.
- Все идет просто замечательно, - сказал он однажды, потирая руки. - Просто дивно.
Феллдир раздумывал, стоит ли говорить ему о своих видениях. Он был почти уверен, что тогда видел именно потоки времени. Со временем что-то происходило.
- Войско Бьорна идет с запада, - продолжал Конарик, склонившись над картой. - Корваньюнд - их последний рубеж перед взятием Виндхельма. Они должны будут либо пройти по южному берегу и переправиться через реку, либо сделать крюк и подойти к Виндхельму с севера, с гор. Возможно, Бьорн разделит войско, чтобы взять город в кольцо. Стены Виндхельма высоки и крепки, они не падут быстро. У реки его ждет Рагот. Корабли Вольсунга перекрыли северный залив. Наш юный медведь попался в ловушку.
- Вот здесь, - заметил Феллдир, щелкнув ногтем по карте. - Перевал. И здесь. Какой бы путь они не избрали бы, он так или иначе будет лежать через горы.
Конарик шелестящее рассмеялся, но его смех был тут же прерван приступом кашля. Он торопливо вышел из шатра. Сквозь неплотно прикрытый полог Феллдир видел, как Старейший, повернувшись к шатру спиной, дрожащей рукой стащил маску и сплюнул на снег.
- Он совсем болен, - негромко сказал Вокун. - Этот поход его доконает.
Феллдир прищурился. Он не доверял Вокуну и не понимал, к чему тот клонит.
- Что ж, старость неизбежна, - уклончиво ответил он.
- Ты не думал о том, кто станет новым Конариком?
- Нет, - соврал Феллдир. Вокун хмыкнул.
Старейший вернулся к ним. Он держался прямо, но это не могло никого обмануть.
- Итак, - прохрипел он, - на чем мы остановились? Ах, да. Горы. Господин наш Алдуин обещал мне, что этой осенью он охотится в восточных горах.
- Я видел кое-что, - внезапно сказал Феллдир. - Тогда, на Монавен.
- И что же ты видел такого, чего не видел я?
- Время.
Жрецы подняли головы от карты и уставились на него. Под бесстрастными взглядами двух неподвижных масок Феллдир почувствовал себя неуютно.
- Время… оно похоже на нити, спряденные вместе. Или на женскую косу из множества прядей. Я видел, как одна из них порвалась.
Вокун легко пожал плечами.
- Тебе показалось. Люди не могут видеть время, а ты пока что лишь человек.
- Ты слишком много сидел за книгами, - прошипел Конарик. - Они испортили тебе глаза.
Феллдиру захотелось схватить упрямого старика за шиворот и встряхнуть хорошенько. Но вместо этого он сказал:
- Да. Конечно.

Феллдир лично вел в атаку один из отрядов. После драконов для него осталось не так уж много работы, но даже застигнутые врасплох, воины короля продолжали сопротивляться. Феллдир жег их магическим огнем. Его мутило от запаха горелой плоти, от криков боли. Тогда это случилось в третий раз.
Ночное небо стало цвета серебра, такого яркого, что за ним были неразличимы звезды. Время клубилось, как грозовая туча, и в нем были видны черные провалы. С каждой минутой их становилось все больше. Как будто невидимая моль пожирала шерстяное одеяло.
В следующую ночь Феллдир покинул лагерь и направился к Двуглавому пику. Люди не хотели его слушать, значит, пора было поговорить с драконами.
Он не стал подниматься на сам пик: это заняло бы слишком много времени, и его отсутствие было бы неизбежно замечено. Вместо этого он выбрал одиноко стоящую скалу и, привязав лошадь у ее подножия, вскарабкался наверх по узкой тропинке.
Дракона достаточно позвать по имени, и он прилетит, если захочет.
Феллдир облизал пересохшие губы. То, что он собирался сделать, не было предательством, но он не хотел бы объяснять это Конарику.
- Партурнакс!
Он расстелил на снегу плащ и уселся на него, поджав ноги. С помощью магии развел крохотный костер. Он собирался ждать до рассвета. Если дракон не явится, он как-нибудь решит, что делать дальше.
Но он прилетел.
- Что тебе нужно, смертный?
Смертный, отметил про себя Феллдир, с трудом поднимаясь на ноги. Не «раб». Неплохо для начала.
- Я хотел поговорить с тобой о… о времени. Прости мою дерзость, но я не знал, как еще можно с тобой связаться.
Дракон уместился на самом краю скалы, свесив хвост вниз. Кажется, он был настроен дружелюбно, и Феллдир немного приободрился.
- Говори же, - велел дракон. - Я слушаю.
Феллдир рассказал ему все, с самого начала. О Древнем Свитке, о порванной ткани вероятностей, о том, что видел на Монавен и позже, во время битвы. Партурнакс слушал, не перебивая, а когда тот наконец выдохся, сказал только лишь:
- Geh. Так и есть. Tiid liiv.
«Время иссыхает», - перевел про себя Феллдир.
- Почему?
- Эта кальпа близится к завершению.
У Феллдира закружилась голова, как будто он подошел к краю, за которым открывалась алчная пропасть.
- Я не думал… - пробормотал он. - Неужели? Так скоро?
- Слишком скоро. Но что так удивляет тебя, смертный? Разве вы сами не сделали все, чтобы это приблизить?
- Но что произошло? - воскликнул Феллдир в отчаянии. - Что такого мы сделали? Это всего лишь война!
Партурнакс треснул хвостом по скале с такой силой, что она содрогнулась.
- Мой брат вылетел на охоту, - сказал он. - Вы, жрецы, хвалитесь своими познаниями! Вы должны были понимать, что значит его охота! Он будет пожирать плоть смертных здесь, и их души в Совнгарде, но его утроба ненасытна! Алдуин не остановится, пока весь мир не будет переварен!
- Почему тогда ты не остановил его? - заорал в ответ Феллдир. - Если ты все знал?
Он подумал, что дракон сейчас убьет его – так жутко он вдруг оскалился. Но времени на страх больше не было. Времени вообще могло уже не быть.
Ни на что.
- Представь себе strunmah… гору, - сказал Партурнакс. - Представь себе камни на склоне горы. Они пребывают в равновесии. Но вот ястреб садится на вершину, и крыльями смахивает вниз крошечную песчинку.
- Я понимаю. Обвал.
- Ты спрашиваешь, почему я не встал на пути обвала?
Феллдир тяжело опустился на свой запорошенный снегом плащ и уронил голову на руки.
- Мы оба виноваты, - сказал он тихо. - Я мог… не дать песчинке упасть. Я мог… столкнуть этого старого стервятника с лестницы, и пусть бы он пересчитал все семь тысяч ступеней своей головой.
- В сожалениях нет проку, смертный.
- Меня зовут Феллдир.
Он снова встал. Поднял плащ. Тщательно отряхнул его от снега.
- Хорошо. Что нужно сделать, чтобы починить мироздание?
Партурнакс взмахнул крыльями и взлетел.
- Когда не будет иного выхода, позови меня еще раз, - прогремел он. - К тому времени я буду знать.


Иные победы, как думал Феллдир, хуже иных поражений.
Разгромленное войско Бьорна расползлось по лесам и горам, и время от времени отряды мародеров совершали вылазки, чтобы пограбить окрестные селения. То, что для своих атак они выбирали именно крестьян, принадлежавших Храму, вряд ли было простым совпадением. Война продолжалась, но теперь она приобрела иной вид. Конарик был вынужден отправить часть своих сил на отлов лесных банд, но разбойники уходили от облав, как вода утекает сквозь пальцы. С приходом зимы они обнаглели настолько, что нападали на далеко растянувшиеся обозы основного войска. Говорили, что их возглавляют двое, мужчина и женщина, что их голоса звучат громче, чем голоса драконов, а сердца не знают страха. Барды даже сложили он них песни. Тех, кто эти песни пел, Конарик велел казнить. Феллдир считал это решение неумным. Он держал пока эти мысли при себе, но ему казалось, что ряды храмовых воинов редеют не только за счет павших.
На западе тоже было не все ладно. Владение ярла Бьорна взбунтовалось, и Хевнораак с Отаром увязли там по уши. Хельга Дважды Вдова осмелилась напасть на Бромьунар, и была отброшена Морокеи.
Мир рассыпался на глазах.
Драконы тоже причиняли немало бед. Объявленная Алдуином охота развязала им руки - или вернее было бы сказать, зубы. Заскучав, они принялись нападать на скот и жечь деревни, не разбирая, на чьей стороне те, кто в них живет. Странно было бы ожидать от них иного. Охотник не слишком много внимания уделяет червям у себя под ногами.
- Надо попросить Алдуина остановиться, - твердил Феллдир. – Может, он послушает нас. Может, мы увеличим дань, которую платим ему?
Конарик кашлял и смеялся.
- Пусть он сам возьмет то, что ему причитается.
Ему причитается все, подумал Феллдир. Весь наш мир для него – все равно, что котел с вареным мясом, и он таскает из него лакомые куски.

Вскоре пришла весть о том, что один из высланных на разведку отрядов нашел скелет дракона. Конарик остался в лагере, дремать над картами и кашлять кровью, но Феллдир захотел увидеть все своими глазами.
Дракон лежал на пепелище, которое когда-то было деревней, в окружении мертвых людей. На сером от пепла, усыпанном сломанными стрелами снегу были отчетливо видны следы – даже Феллдир, неискушенный в их чтении, мог разобрать, что произошло. Людям удалось заманить его на крышу того, что некогда было домом, но обугленные балки не выдержали огромного веса. Ящер застрял в частоколе обгорелых бревен, как в клетке, и пока он был неподвижен, люди перебили ему крылья. Разрушенная стена указывала место, где он все же вырвался, а длинная кровавая борозда в снегу – дорогу, которой он полз, когда уже не мог взлететь. Феллдир увидел эту картину как наяву – а может, это и было наяву, ибо видение его было окружено серебряным сиянием времени – огромное чудовище, неловко волочащее за собой крылья, похожие на рваные тряпки, и люди, суетящиеся вокруг. Феллдир понимал, сколько мужества потребовалось этим людям, чтобы выступить против одного из детей Акатоша, но все же в произошедшем здесь было что-то неизъяснимо мерзкое.
Вот здесь изрытый когтями и залитый кровью снег помечал место, где дракону удалось схватить одного из обидчиков и буквально перекусить его напополам. Здесь свою смерть нашел еще один, за дерзость свою лишившийся головы. Третьему дракон сломал хребет одним мощным ударом хвоста. Четвертый же сумел поднырнуть под изувеченное крыло и вонзить меч в чешуйчатое брюхо. Дракон рванулся вперед, но добился этим лишь того, что сам же и распорол себе живот. Борозда, оставленная его телом, все продолжалась, это значило, что какое-то время он еще полз, а кишки из распоротого живота, облепленные снегом, пеплом и сухими былинками, волочились за ним по земле, как второй хвост. Но драконы презирают смерть, поэтому он еще успел пару раз дохнуть огнем – достаточно, чтобы еще один человек испекся заживо в своих доспехах.
Этого Алдуин им не простит, понял Феллдир с ужасной отчетливостью. Вот она, точка невозврата, о которой говорил Партурнакс. Алдуин никогда не простит такого.
Мир вдруг представился Феллдиру висящим на серебряной веревке, свитой из множества нитей. И нити эти рвались одна за одной.


Феллдир был в Скулдафне лишь один раз, лет за десять до войны. Он помнил Скулдафн, каким он впервые предстал перед ним: в вечерних сумерках его арки и колонны как будто вырастали из окружающих скал. Стены его поросли белым мхом, отчего здания казались похожими на неопрятных старух со свисающими на глаза седыми прядями. От этого места веяло древностью, величием и смертным покоем.
В Скулдафн можно было попасть двумя путями. Первый – узкая горная тропа меж отвесных скал. Второй – драконьи крылья. Скулдафн был неприступен, но в то же время он был ловушкой. На бесплодных скалах ничего не вырастишь, а горных баранов не хватит на то, чтобы прокормить войско. Если повстанцы додумаются перекрыть пути снабжения, это будет концом.
До этого все войны проходили мимо, не трогая горный храм. Но теперь он был главной мишенью.
Восстанавливая в памяти последовательность событий, Феллдир мог лишь ужасаться последствиям, которые способны вызвать одна сделанная глупость или одно неосторожное слово. Молодой Бьорн всего лишь хотел объединить свою страну, Конарик всего лишь хотел сохранить свою власть. И вот – отряды повстанцев ползут на восток, чтобы уничтожить Скулдафн, готовые бросить вызов самому Алдуину, а драконы карают смертных за дерзость, не разбирая, кто прав, а кто виноват. Но чем больше людей гибнет в их когтях, чем страшнее казни, которые устраивает Конарик, тем сильнее разгорается пламя восстания. И Алдуин…

Той ночью Феллдиру не спалось. Он зажег свечу, расстелил на столе карту. Потом растолкал воина, задремавшего у костра вместо того, чтоб нести стражу, и взял у него с десяток стрел. Отломанными наконечниками он пометил на карте места нападений. Получилась ломаная кривая, запутанная, как заячий след, но след этот отчетливо вел на восток. Повстанцы двигались в Скулдафн.
- Все дело в портале, - говорил Феллдир, нервно ломая в руках стрелу. - Они идут, чтобы отомстить за своих мертвых.
Конарик долго молчал.
- Я должен увидеть Накриина, - сказал он, наконец, и Феллдир вздрогнул. Он давно привык определять настроение своего господина по голосу, и теперь он был уверен – Старейший доволен. Как можно быть довольным в такое время, не укладывалось в голове.
- Ты останешься внизу, - добавил жрец. - Вместе с войском. Охраняй перевал.
Феллдир подергал себя за бороду, вырвав несколько волосков. Что можно сказать? «Мы должны закрыть портал, предложить повстанцам переговоры, объединиться с ними против Алдуина». Нет, лучше уж сразу спрыгнуть с Монавен.
Конарик снова закашлялся, низко склонившись над столом и опершись на него руками. Феллдир стоял сбоку, все так же крутя в пальцах стрелу. Стрелу с острым, очень острым наконечником.
Его рука дернулась прежде, чем разум осознал что, собственно, он делает.
Конарик рухнул грудью на стол, хрипя и зажимая пальцами небольшую ранку на шее. Феллдир навалился сверху, непослушными руками сорвал с него маску, зажал ладонью провалившийся старческий рот. Конарик хрипел и пытался укусить его беззубыми деснами. Кровь из пробитой артерии пульсирующим фонтанчиком била Феллдиру прямо в подбородок; он старался крепче сжать губы, но все равно чувствовал ее соленый вкус.
Как глупо, подумал он.
Старик дернулся в последний раз и обмяк. Его маска, дающая невиданное могущество, валялась на земляном полу и таращилась на Феллира пустыми прорезями для глаз. Он поднял ее, рукавом стер с нее кровь и сунул в карман. Потом перевернул труп лицом к себе. Он не знал, что ожидал увидеть. Нечто более внушительное, вероятно. Но перед ним лежал обычный дряхлый старик с ввалившимися щеками и бледной морщинистой кожей.
Мысль работала на удивление четко. Сначала надо избавиться от тела. Без маски и жреческих одеяний это всего лишь мертвый старик. Пусть его и найдут, это не играет роли. Хорошо, что сейчас ночь, будет возможность затащить труп в какие-нибудь кусты. А потом он наденет маску, и…
Бороду придется сбрить, кстати. Впрочем, иначе пришлось бы ее отмывать от крови.
Феллдир ухмыльнулся. Он станет Конариком, пусть лишь на то время, что потребуется ему, чтобы добраться до Скулдафна и закрыть портал.
Он понимал вполне ясно, что если он попадется, то остаток его жизни будет, по всей вероятности, очень коротким и довольно болезненным. С какой стороны ни глянь, план был весь в дырах, как старый башмак.
Но…
Феллдир взял маску и приложил ее к лицу. Вопреки законам природы, она держалась, как приклеенная. Осмотрелся, привыкая. Он чувствовал себя как то странно. Право же, мой план очень глуп, подумал он вдруг. Невыносимо глуп. На моем лице могущественнейшая из масок, я одним ударом сумел достичь большего, чем достиг за все предыдущие годы, проведенные за копанием в книгах - и теперь я готов все это похоронить ради каких-то видений и слов одного полоумного дракона? Власть верховного жреца - моя, если я сумею ее удержать. Мы еще сможем выиграть войну, и я, Конарик…
Конарик.
И в тот момент новый Конарик понял, зачем его предшественник хотел ехать в Скулдафн, и что ему на самом деле было там нужно, и, поняв, хрипло, визгливо рассмеялся.

По пути наверх Конарик вспомнил Кросиса и разговор шестилетней давности. Он был тогда на не только шесть лет моложе, но и вшестеро глупее, раз завел речь о том, о чем никто из жрецов не говорит никогда. Интуитивно он выбрал для того разговора именно Кросиса, как будто знал, что самый неприветливый из жрецов окажется единственным, кто ответит честно.
- Что остается от человека, когда он принимает маску? – спросил он тогда. – Он будет помнить свое имя?
- Нет. Его не будет помнить ни он сам, ни кто-либо другой.
- А свою жизнь?
Старик промолчал.
- Ты помнишь хоть что-то?
- Да, - Кросис опустил голову так низко, что его нечесаные седые патлы почти закрыли маску. Они стояли у алтаря, освещенного лишь двумя факелами по бокам, и в их неверном свете маска Кросиса казалась почти живой, лицом с застывшей на нем гримасой страдания. – Я помню, как пас коз в горах. Помню вкус сыра, который делала моя мать. Помню песни, которые она пела.
Он протянул руку к одному из факелов и подхватил язычок пламени на кончик пальца.
- Впрочем, я также помню, как летал в ветрах над Монавен, ловил горных баранов, поднимал повыше и бросал вниз. Они расплескивались по камням: у них внутри очень много красной воды. Как и у людей, впрочем.
Человек, который через шесть лет станет Конариком, не знал, что ответить. Он начал понимать все странности Кросиса. Тот делал все, чтобы сохранить хотя бы часть себя. Его маска означала печаль, но он смеялся и паясничал. В этом было что-то жуткое.
- Что ты видишь в зеркале, когда снимаешь маску? – спросил он, наконец.
- Незнакомца. Но на самом деле не возникает даже желания снимать маску, только чтобы пожрать да поспать. Она почти не чувствуется на лице, а без нее ты чувствуешь себя как голый на рыночной площади. Даже в отхожее место приходится в ней ходить, - Кросис невесело рассмеялся. – Я в первую неделю боялся, что она случайно сорвется и утонет в дерьме.
Странно, что я забыл об этом, когда надевал ее, подумал Конарик. Как будто маска меня… заворожила. Как будто она не хотела остаться без хозяина.
Тропа расширилась и вывела его на перекинутый через пропасть каменный мост. Впереди уже были видны башни Скулдафна.
Если подумать, мелькнуло у него в голове, это маска решила убить старика. Не я.
Это развеселило его.

- Важнее всего - сохранить портал, - сказал он часом позже. - Даже если мы все будем уничтожены, портал должен сохраниться. Мы можем потерять Бромьунар, и Вольскигге, и Рагнвальд, но не Скулдафн.
- Они мертвецы, если сунутся сюда, - холодно ответил Накриин.
- Однажды мы уже недооценили смертных, брат мой. Мы подарили им отчаяние, чтобы лишить их боевого духа, но от отчаяния они стали лишь сильнее.
Накриин надменно вздернул голову.
- Пусть. Но отчаяние - это все, что они получат. Эти перевалы мы можем удерживать годами.
- А не есть мы тоже можем годами? - резко спросил Конарик.
- Да, - неожиданно сказал Накриин. - Можем. Драуграм не нужна еда.

Конарик спускался в долину, а за его спиной рушился каменный мост.
Он спускался, и грохот обвала музыкой звучал в его ушах, и огромные камни падали впереди и позади него, но он лишь смеялся, потому что сила маски Конарик в том, что однажды - лишь однажды - она не даст своему обладателю умереть.
Он выиграл войну - парой слов и одним обвалом. Никогда, никогда смертные не попадут сюда. Никогда не будет закрыт портал. Алдуин продолжит свой зловещий пир, и если драконий культ должен пасть - пусть мир рухнет вместе с ним.
Так решил он, Конарик.
Тот серый дракон, сам не зная того, подал ему отличную идею.
Никто не осмелится стать на пути обвала.
Горы дрожали, как в лихорадке. Конарик спускался вниз едва ли не вприпрыжку, не разбирая дороги. Снежная и каменная пыль застила взор, и он не видел края тропы, но его вело само время - густые серебристые струи текли по обеим сторонам от него, и, огибая его тело, вновь сплетались, образуя причудливые ажурные узоры. В узорах было много дыр.
Время, я буду повелевать самим временем, бормотал Конарик. Я буду властвовать над миром, или уничтожу его.
Что-то огромное, серое, как окружающие камни, вдруг опустилось на обломок скалы прямо перед ним. Конарик прищурил слезящиеся глаза.
- Как ты меня нашел? - спросил он.
- Твой обвал было трудно не заметить, - ответил Партурнакс.
- Я выиграл, - сказал Конарик. - Теперь Алдуина не остановить.
Партурнакс вдруг принюхался, посмотрел на Конарика сначала левым глазом, потом правым, потом обоими, и тихо заворчал - драконы смеются редко, но иногда все же смеются.
- Сними маску, - приказал он.
Конарик отступил на шаг.
- Нет!
- Сними маску! - рявкнул дракон. - Иначе я вырву твой позвоночник!
Конарик дрожащими пальцами сорвал с лица маску.
- Кто ты? - спросил Партурнакс.
- Я Конарик.
- Nid. Тебя зовут Феллдир. Dahmaan, joor.
- Ты лжешь.
- Вспомни.
И он вспомнил.
Маска выпала из его руки, глухо лязгнув о камни. Всего лишь кусок металла, грубая поделка, имитация человеческого лица. Имитация, способная поглотить личность любого, кто ее наденет.
- Я все испортил, - сказал Феллдир и бессильно прислонился к скале, как будто ноги его не держали. - Все кончено.
- Не все, - ответил Партурнакс. - Иди к повстанцам. Они не захотят слушать меня, но, может, послушают тебя. Объясни им все и приведи их вождей ко мне.
- О да, они меня послушают… если не убьют на месте, - проворчал Феллдир. - Впрочем, пускай. Так ты считаешь, еще есть надежда?
- Надежда? - дракон поднял голову и посмотрел в небо. Пыль обвала улеглась, и теперь оно сияло первозданной голубизной, и на его фоне нежно серебрились паутинки вероятностей. - Нет. Время. У нас все еще есть время.


Лишь однажды Партурнаксу довелось испытать драконобой на себе.
Это было во время битвы над Монавен: Довакин, только что вернувшийся из прошлого, был ошеломлен, дезориентирован. Два дракона сцепились в воздухе, каждый норовил перегрызть другому горло, и тогда Довакин крикнул. Он целил в Алдуина - попал в обоих. Так они и рухнули на снег вместе, едва не поломав крылья, Партурнакс и его старший брат.
Драконобой был страхом, отчаянием, и тоской по умершим. Он был увядшими цветами, и пеплом пожара, и кровью на снегу, и стариком, не проснувшимся поутру, и младенцем, своим рождением убившим мать.
Какое-то время братья смотрели друг на друга, позабыв про сражение, и каждый видел в глазах другого отголосок чужой боли.
Смертный, конечный, временный.
Первый и единственный ту’ум, созданный йорре.

Канэц.

@темы: Skyrim, Фанфикшн

---

Если бы я был драконом, то поселился где-нибудь, где потеплее. Охуенно пафосные, но охуенно холодные горы прельщают мало.
Если б я был драконом, то целыми днями бы спал. Иногда летал бы по округе, ловил лосей и устраивал из их рогов и кишок инсталляции, которые бы выдавал за авангардное искусство. Людей бы не ел, просто назначил дань. Пивом. Писал бы неприличные слова на стенах и составлял нордско-драконий разговорник, посвятив особое внимание обсценной лексике. Потому что меня не устраивает наличие в драконьем словарике слова «стратагема» при отсутствии слова «жопа». Разных там довакинов с тремя классами цпш заставлял бы учить слова «экзистенциализм» и «электрокардиография», позиционируя их как особенно мощный туум. А победить бы меня, как беднягу Тараска, могла бы красивая девушка - едой, лаской и хорошей песней в стиле фолк или там, например, прогрессив дет метал.
А звали бы меня Флуоксетин. Что переводится как Ленивый Безответственный Распиздяй.

---

Dragonrend, ч. 2

Конечный. Хакон

Очередное полено раскололось надвое с грустным «кр-р-р». Хакон отбросил дрова в сторону и потянулся за следующим чураком. Установил его торчмя, переложил топор из руки в руку, разминая пальцы. Ударил. Крякнул.
Хорошо.
За его спиной скрипнула дверь. Хакон не обернулся. Он довольно долго учился этому - не оборачиваться, держа топор наизготовку, когда кто-то подходит сзади. Раньше он очень пугал Гудрун этой своей манерой: в такие моменты его лицо становилось чужим и страшным.
- Обед готов.
Хакон кивнул.
- Я почти закончил.
Гудрун протянула руку и вытащила из его волос длинную смолистую щепку.
- Я была у Инги. Она говорит - вчера ее сын видел дракона.
Хакон напрягся.
- Где?
- Над лесом. Странно, правда?
- Правда, - сказал Хакон.
- А еще Инги говорит - война закончилась.
- Вот как?
- Войско короля Бьорна было разбито в горах. Многие погибли.
- Этого следовало ожидать. Жрецы не прощают тех, кто бросил им вызов.
- Как ты думаешь, что теперь будет?
Хакон промолчал.
Гудрун присела на колоду и расправила фартук.
- Сегодня перед рассветом мне снился сын, - сказала она. - Такой взрослый и красивый. Он вернулся с охоты и принес полный мешок добычи. Я стала выкладывать ее на стол, и…
- Что?
- Это были человеческие головы.
Хакон опустился на землю у ног старухи и внимательно посмотрел в ее встревоженные глаза.
- Это просто сон.

Когда-то давно Хакон был палачом.
Это была работа - не хуже и не лучше любой другой. Ни один ярл не обходится без палача, ни один верховный жрец. Рано или поздно старый палач начинает подыскивать себе ученика - из тех парнишек, что рубят дрова на заднем дворе Храма. Он выбирает того, у кого получается лучше всех.
Жреца звали Отар Безумный, и его палач никогда не сидел без работы.
Это было не совсем то, о чем Хакон мечтал мальчишкой. Ему грезились битвы и походы, лагерные костры и воинская доблесть. Когда они с сестрой были маленькие, то часто сидели на шаткой изгороди, как курицы на насесте, и мечтали вслух. Но умерла мать, и Хакон, оставив сестренку с отцом, ушел в дальние края искать свою судьбу, и судьба его оказалась иной.
Драконьи жрецы роскошно платили за службу. Другие могли предложить лишь золото – Храм предлагал вечную жизнь.
От такого сложно отказаться, и Хакон с радостью ухватился за предложение. Он не хотел провести остаток жизни за рубкой дров.
С того времени Хакон стал помогать в пыточных камерах, практикуясь в различных способах умерщвления и причинения боли. И он старался.
- Тебе это нравится? – спросил он однажды у старого палача, своего наставника. Был морозный вечер и они стояли во дворе подле бочки для умывания; Хакон расколол ковшом тонкий лед на поверхности воды, и теперь лил воду на руки старика. Тот старательно тер их, пока кожа не покраснела, но до конца вычистить кровь из-под ногтей так и не смог.
- Работа не обязательно должна нравиться, сынок, - ответил тот. – Но я делаю ее хорошо, и знаю это.
В самую первую зиму, которую юный еще Хакон провел на службе у безумного жреца, патруль притащил на веревке трех оборванцев. Хакон не знал, что они натворили, но Безумный Отар велел засунуть их в колодки и поливать им руки водой. Зима в тот год выдалась долгая, с лютыми морозами. Хакон послушно таскал воду и удивлялся, почему жрец выбрал такую долгую, скучную и нестрашную пытку: от холода тело теряет чувствительность. Понял он лишь тогда, когда Отар явился лично, радостный, как птичка, и, приплясывая от восторга, принялся сбивать посохом обледеневшие пальцы, как дети сбивают сосульки.
Так Хакон узнал, что есть работа, которую нельзя сделать хорошо.
Но он все еще хотел жить вечно.

Другие жрецы почти никогда не появлялись во владениях Отара, и сам он никуда не выезжал. С возрастом его безумие все усиливалось: ему чудились голоса, которых больше не слышал никто, и в складках занавесей виделись спрятавшиеся убийцы. Он повелел оборвать все занавеси в своих покоях, но от голосов было никуда не деться. Старый палач умер, и у Хакона прибавилось работы: Отар искал врагов и шпионов.
Вольсунг явился без предупреждения. Хакон всю ночь пытал очередного бедолагу, всего лишь укравшего пучок морковки с храмовых огородов, и поэтому проспал приезд, а когда, уже после полудня, вышел во двор, чтобы умыться, увидел, как по нему снуют чужие люди. Вольсунг путешествовал с размахом.
Он привез с собой женщин.
Отар жил скрытно, постоянно мучимый призрачными страхами. Хотя от Храма и прилежащих построек было не так далеко до города, Отар под страхом смерти запрещал своим воинам и слугам ходить туда, а люди, привозившие припасы, никогда не допускались внутрь территории. Лишь воины, собиравшие десятину, были более свободны в передвижениях. За последние несколько лет Хакон видел из женщин лишь двух старых, страшных, как жабы, кухарок, да рабынь, копавшихся в огородах, грязных настолько, что распознать в них женщин можно было с огромным трудом. Многие воины не брезговали рабынями, Хакону хватило одного раза, о котором он предпочитал не вспоминать.
Далеко не все жрецы были такими же, как Отар. Некоторые обосновывались в городах, развлекая себя интригами, кое-кто, как Вольсунг, в открытую содержали наложниц. И теперь одну он привез с собой.
Хакон стоял во дворе, таращась на непривычную суету. Один из пустующих домов, что окружали Храм, спешно приводили в жилой вид: гость собирался задержаться. Хакон почти любил этого неведомого Вольсунга, который сумел принести буйство жизни в это стылое место, полное безумия.
- Эй, посторонись!
Хакон обернулся. Один из слуг Вольсунга вышагивал по двору с индюшачьей важностью; за руку он вел девушку, прекрасней которой Хакон не видел никогда. Одетая в яркое алое платье, она была похожа на цветок. Он стоял и пялился на них, и они уже вошли в дом, когда он понял, в чем же дело. Красавица была слепа.
Заинтригованный, Хакон дождался, когда тот слуга выйдет во двор и, схватив его за локоть, оттащил в сторону.
- Чего тебе?
- Кто это был?
Слуга расплылся в широкой, неизъяснимо мерзкой улыбке.
- Загляделся на чужие яблочки, а? А ведь хороша! Только не про тебя она, воин.
- Я палач господина Отара, - хмуро сказал Хакон. – И я привык, что на мои вопросы отвечают. Иначе мы будем беседовать в ином месте, и я буду не столь вежлив. Кто это?
- Мой хозяин не позволит…
- Твой хозяин, - ощерился Хакон, - не станет ссориться с моим хозяином ради такого ничтожества, как ты.
Слуга помолчал, спесь боролась в нем со страхом. Хакон убрал руку с его локтя, почувствовав внезапный приступ гадливости.
- Наложница Вольсунга, - сказал, наконец, слуга. – Мог бы и догадаться.
- А почему она слепа?
- Чтобы не видела его лица, конечно, - слуга пожал плечами. – Неудобно, знаешь, трахаться в маске.
Хакон изумленно уставился на него, потом понял, что он не шутит.

Вольсунг оказался человеком широкой души. Низенький, толстый настолько, что было удивительно, как его щеки помещаются за маской, он часто смеялся и для жреца был довольно дружелюбен. Не обращая внимания на явное недовольство Отара, он устроил пир по поводу своего приезда, и для челяди во двор тоже выкатили не одну бочку меда. В большом доме всю ночь играла музыка, какой эти мрачные стены не слышали уже очень, очень давно, и Хакон, прокравшись через заднюю дверь, видел, как слепая девушка танцует для гостей.
На следующий день Отар пригласил своего гостя на прогулку.
- Вот здесь, - говорил он, - у нас плаха.
- Как это мило! – бодро отвечал Вольсунг, колыхая животом.
- А вон там – колья.
- Колья?
- Да, для отрубленных голов. Слева еще висит одна.
- Д-да, теперь вижу.
- А вот это – палач.
Хакон низко поклонился.
- Ему замечательно удается четвертование, - сказал Отар. – Мне очень нравится четвертование, особенно этот забавный хрупающий звук, который издают разрубаемые кости.
Вольсунг смотрел на него, не забывая кивать, и, кажется, даже его маска была задумчива. Тогда Хакон понял, что толстяк явился сюда неспроста, но больше всего его интересовало не это.

Он думал, что слепую девушку будут охранять, как великое сокровище, но Вольсунг, отняв у нее зрение, не стал лишать ее хотя бы иллюзии свободы. Она бродила, где хотела, вначале с тем самым паскудным слугой-поводырем – потом все чащи и чаще одна, нащупывая дорогу длинной палкой. Особенно полюбился ей сосновый лесок в паре сотен шагов от конюшен: это было тихое уютное место, и Хакон хорошо знал его. Надо было лишь подождать, пока слуга уйдет.
- Привет, - сказал он.
Это было самое глупое, что только можно сказать. Слепая вздрогнула и вскочила на ноги.
- Эй, не бойся.
- Ты кто? – спросила она напряженно. – Если ты что-нибудь мне сделаешь, тебя сварят в кипящем масле.
- А, так Вольсунгу нравится кипящее масло? – фыркнул Хакон. – Отар вот любит четвертование.
- Вольсунгу нравится, когда пахнет жареным мясом, - сказала девушка. – Я Уна.
- Я Хакон.
Они помолчали. Девушка, кажется, немного успокоилась.
- И кто ты такой, Хакон?
- Да так, - соврал он. – Просто работаю топором. А что у тебя с глазами?
- Да так, - ответила она в тон. – Просто они не видят.
- Здесь есть ручей, - сказал Хакон. – Туда, вниз по склону. Хочешь, сходим туда? Он очень красивый.
Он прикусил язык, осознав собственную бестактность. Что ей до ручья, который она даже не может видеть?
- И очень здорово журчит, - выкрутился он.
Уна тихо рассмеялась и протянула ему руку.

Хакон провел свою юность среди орудий пыток и орущих людей. Сейчас ему приходило в голову, что это был не лучший выбор.
Не будешь же рассказывать красивой девушке про тонкости сдирания кожи?
Уна, пусть и слепая, знала намного больше него. Это уязвляло его гордость, но Хакону нравилось ее слушать.
- Вольсунг приехал, чтобы уложить твоего хозяина спать, - сказала она однажды.
Они валялись на траве у ручья, Хакон закрыл глаза: ему казалось, что так будет честно по отношению к Уне.
- Он собрался… с ним?.. - он не поверил своим ушам.
- Нет, глупый. Отар стар и совсем безумен. Ему пора спать, но он еще этого не знает.
- Я не понимаю.
- А как ты думаешь, что бывает со жрецами, когда они стареют? Они живут дольше, чем все люди - это Алдуин делится с ними украденным временем, но и они не вечны. Каждый жрец еще при жизни строит себе упокоище. А потом, когда чувствует, что силы его иссякают, спускается туда и ложится спать. Только Отар не таков.
- Почему?
- У Отара особая маска. Она несет безумие так же, как тряпки, испачканные гноем из бубонов, несут на себе чуму. Каждый новый Отар медленно сходит с ума, такова уж их судьба. Поэтому они не понимают, когда приходит их время.
- Откуда ты все это знаешь? - спросил Хакон.
- Я хорошо умею слушать, - просто ответила Уна. - А кое-что мне рассказывал сам Вольсунг. Это никакая не тайна, просто люди боятся спрашивать.
- Он с тобой… разговаривает?
- Конечно, - Уна как будто обиделась. - Он очень добр ко мне.
Хакон почувствовал укол ревности.
- Так добр, что ослепил тебя? - сказал он прежде, чем успел подумать.
Уна молчала. Он затаил дыхание, но запас воздуха кончился прежде, чем она заговорила вновь.
- Я ослепла в детстве. Из-за болезни. Задолго до того, как он меня увидел.
- Прости.
- Ты ревнивый дурак, Хакон.
- Прости.
- В тебе не больше мозгов, чем в твоей колоде для рубки дров.
- Прости, Уна.
Уна села на траве, подобрала под себя ноги, будто собираясь встать, но не ушла. На ее лице было странное сосредоточенное выражение, как будто она решала в уме сложную задачу.
- Ты очень красивая, - сказал Хакон. - Я бы отдал свой глаз, чтобы ты могла увидеть себя.
- Не давай таких обетов, - серьезно ответила она. - Я знаю, что красивая.
Она придвинулась поближе.
- Если Вольсунг узнает, он нас обоих убьет. Он добр, но…
- Не настолько добр, - закончил за нее Хакон.
- Да.
Он поцеловал ее.


Позднее Хакон, вспоминая те дни, мог лишь удивляться собственной беспечности. Уна рассказала ему так много, но он не сумел сделать из ее слов верные выводы. Но тогда он был занят одним – придумать, как бы увидеть ее еще раз и при этом не попасться. Он шугался людей Вольсунга, потому что всякий раз, когда группа воинов проходила мимо, ему казалось, что идут за ним.
Но он был так счастлив.
Опасность же поджидала с другой стороны.
Однажды утром Хакон, как всегда, спустился в подземелье под Храмом, чтобы покормить узников. Взбудораженные приездом Вольсунга, в последние недели про них все забыли – что самих их, как считал Хакон, должно лишь радовать. Радостными они, однако, не выглядели.
В тюрьме его ждал Отар.
Это не удивило Хакона – безумный жрец не гнушался практиковаться в магии на заключенных. Но на этот раз он просто ждал, сидя на низком табурете и опираясь на посох, как на клюку. Если бы Хакон меньше думал о предстоящем свидании, он бы насторожился.
- Я приветствую тебя, господин, - сказал Хакон. – Чем могу служить сегодня?
- Этот Вольсунг думает, что может меня обхитрить, - внезапно пробормотал Отар, как будто разговаривая сам с собой. – Ха!
- Господин?..
- Он думает, я не знаю, зачем он здесь. Он приготовил для меня каменное ложе глубоко под землей и думает, что я не знаю. Но пусть я не в себе, но я не дурак.
Хакон переступил с ноги на ногу. Он уже привык к безумию своего господина настолько, что перестал его пугаться. Главное – ни в чем не перечить.
- Я был там, - сказал Отар совершенно ясным голосом. – Внизу. Там темно и холодно, о, как там холодно! И я проведу там вечность. Я вступил на этот путь в поиске бессмертия, юноша, но зачем мне бессмертие без солнечного света?
- Я не понимаю тебя, великий, - беспомощно ответил Хакон.
- Скажи, - Отар подался вперед, и его глаза в прорезях маски дьявольски блеснули, - если бы тебе предложили выбрать… между вечностью во тьме и одним свиданием с твоей любимой, что бы ты выбрал?
Хакон молчал.
- Ее косы цвета спелой пшеницы, - шептал жрец, раскачиваясь из стороны в сторону. – Кожа нежнее шелка, белее молока. Ты ведь уже понял, маленький палач, как прекрасно преходящее? Скажи, когда ты лежал с ней – ты думал о том, что у нее внутри? Что если сделать разрез – вот так - то из-под гладкой кожи поползет желтоватый пузырящийся жир. А если разрезать еще глубже, то найдешь внутри аккуратно свернутые петли кишечника — он так тщательно упакован у нее в животе, как будто это мать собрала для сына котомку в дальнюю дорогу.
- Не трогайте ее, - выдавил, наконец, Хакон. – Только не ее. Я умоляю…
Он осекся. Он достаточно хорошо знал безумного жреца, чтобы понимать, что умолять его бесполезно.
- Я хочу, чтобы не позднее завтрашнего рассвета эти проклятые камни согрелись, - сказал Отар. – Я очень стар и очень замерз.
Он поднялся и прошаркал мимо Хакона по направлению к выходу.
- Ну что же ты, - бросил он через плечо. – Беги. Твоя любимая уже заждалась.

Большинство храмовых построек, кроме разве что рабских бараков, были построены из камня. Но балки и перекрытия в них были деревянные.
Хакон дожидался ночи, постоянно нащупывая в кармане кремень и огниво. К рассвету от храма останутся лишь угли, а они с Уной убегут. Поселятся где-нибудь в глуши, вдвоем, и никто никогда их не найдет.
Хакон хотел бы отпереть двери в тюрьме – сделать напоследок хоть что-нибудь хорошее. Но узники, разбежавшись, поднимут тревогу раньше времени.
Пора.
Он высек первую искру и она упала на копну соломы, едва не угаснув в полете. Хакон стоял, глубоко вдыхая и выдыхая, пока не почувствовал едва заметный запах дыма. Потом торопливо выбрался из заброшенной кладовки: ему нужно было поджечь еще казармы, и жилища слуг, и дом Вольсунга. И Храм. Обязательно – Храм.
Грейся, Отар.
Вечность во тьме не стоит одного свидания с любимой.
Пожар разгорелся быстро, быстрее даже, чем предполагал Хакон. Он вышел во двор, не таясь. Люди носились взад и вперед, кто-то пытался таскать воду, чтобы тушить огонь, кто-то просто орал и ругался. Кругом стоял оглушительный шум, и от горящих зданий было светло, как днем. Хакону захотелось петь, но вместо этого он просто бросил последний взгляд на место, в котором провел свою юность, и где когда-то мечтал о бессмертии, и направился к конюшням. Должно быть, Уна уже ждет его там. Он обещал ей, что сегодня она станет свободной.
Краем глаза он заметил Отара. Он стоял перед Храмом и, воздев руки к пылающим небесам, что-то кричал. Вокруг него падали горящие балки и обломки крыши, но он не обращал на них внимания.
А потом он увидел Вольсунга.
Тогда он понял, почему это смехотворное, заплывшее жиром существо, все же было драконьим жрецом, одним из Девяти. Вольсунг шел сквозь огонь, и тот не касался его.
- Отар! – загремел его голос. – Отар, брат мой!
Безумный оглянулся. Перехватил посох обеими руками, наклонил его в сторону толстяка. С наконечника сорвался пылающий шар, казавшийся ярким даже на фоне окружающего ада.
Вольсунг выставил перед собой руку, будто пытаясь заслониться, и из его ладони пополз белый ледяной туман. Огонь и лед, встретившись, обернулись облаком пара. А потом он что-то прокричал в небо. Gravuun, осень, различил Хакон.
Осень… дождь.
Он тоже взглянул наверх, и даже сквозь клубы дыма увидел, как вдруг начали стремительно наползать тучи, скрывая звезды и луны.
Он побежал к конюшне.
Она стояла на отшибе, и потому огонь не тронул ее. Внутри испуганно ржали лошади. Уны нигде не было.
Хакон обошел конюшню по периметру, потом обыскал все внутри, как будто Уна могла спрятаться под лошадиным брюхом. Все это время он был очень спокоен. Он был уверен, что все в порядке. Она могла заблудиться. Она наверняка ждет его где-нибудь еще.
Он не помнил, как оказался на их излюбленном месте у ручья. Поднялся сильный ветер, но дождя пока не было, и этот ветер лишь сильнее раздувал пламя. Оттуда, где стоял Хакон, был хорошо виден горящий Храм. Для человека, который никогда раньше не устраивал поджогов, он справился просто замечательно.
Что если она не сумела уйти из дома?
Что если Вольсунг узнал о чем-то и посадил ее под замок?
Что если Отар… передумал?
Косы, как спелая пшеница, кожа белее молока.
Я отдал бы свой глаз, чтобы ты могла увидеть свою красоту.
И он так и сделал, и она видела его глазом: видела себя, лежащую в густой траве, и она видела, как Хакон нависает над ней, и целует ее, улыбаясь, и безумие Отара плещется в его глазах, и он хочет, он больше всего на свете хочет знать, так ли она прекрасна внутри, как снаружи.
В следующий раз Хакон пришел в себя уже на площади перед храмом. Отар и Вольсунг продолжали свою дуэль, вздымая вокруг себя вихри из пепла и огня. Большинство людей разбежалось, некоторые, самые глупые или самые любопытные, остались поглазеть. Хакон отыскивал глазами то здание, в котором вместе с прочими людьми Вольсунга жила Уна. Он не сразу узнал его – теперь оно превратилось в такую же кучу обугленных камней, как и все остальные. Он двинулся туда, прямо в огонь, не видя ничего вокруг.

Что-то влажное и холодное упало ему на лоб. Еще раз. И еще. Как будто мертвая женщина осыпала его лицо мокрыми поцелуями.
Хакон остановился и вытер лицо ладонью. Задрал голову к небу.
Хлынул дождь.
Он прибил огонь к земле, как град прибивает траву. Порывистый ветер стремительно разогнал дым. По руинам потекли черные реки из воды, смешанной с пеплом.
Отар выронил посох, упал на колени в грязь и то ли засмеялся, то ли зарыдал, содрогаясь всем телом. Тогда Вольсунг подошел к нему, положил руку ему на плечо и сказал:
- Тихо, тихо… вот мы и поиграли, а теперь пора спать. Пора спать, пора спать…

Отар был похоронен в десятке миль к югу, в горах, где уже много лет дожидалась его достроенная гробница. Его воины и рабы остались с ним, беречь его сон. Таково было бессмертие жрецов, такое бессмертие они обещали своим последователям.
Хакона среди них не было.
Он разбирал завалы вместе с другими, ища в углях и пепле свою Уну. Большинство людей успели спастись, выбежать наружу раньше, чем огонь добрался до них, но несколько обугленных скелетов все же нашли. Хакон был уверен, что узнает свою любовь даже по одной пястной косточке. Уна, несомненно, жива.
Нужно было лишь найти ее.
И он искал ее много лет.


Долгие скитания его окончились в небольшой лесной деревушке у подножия восточных гор, в доме Гудрун.
Когда-то у Гудрун были муж и сын, волосы цвета спелой пшеницы и кожа белее молока. Время отняло у нее все. Лицо стало похоже на потрескавшуюся древесную кору, спина согнулась, косы побелели. Муж ее встретил в лесу медведя-шатуна, а сын провалился под лед на реке, не достигнув даже совершеннолетия.
Хакон напоминал ей о сыне. К тому же, одинокой старухе трудно вести хозяйство, когда нет никого, кто бы мог делать мужскую работу.
Со временем Уна стала призраком, обрывком безумного бреда, каким была его жизнь в те годы. Маска Отара распространяла вокруг себя сумасшествие, как чуму. Сам жрец был поражен сильнее всех, но доставалось и другим. Хакон пахал и сеял, чинил изгороди и колол дрова, и понемногу начинал понимать, что люди, окружавшие его в храме Отара, жестокие, угрюмые, поглощенные собственными мыслями, люди, чьих имен он не помнил или не знал, были безумны все до одного.
Он выздоравливал.
В тот день, когда сын Инги видел над лесом дракона, а старой Гудрун приснились отрубленные головы, Хакон почувствовал, что прошлое настигает его. Он мог продолжать бежать от него, он мог остаться и прятаться под юбкой у старухи, он мог выйти ему навстречу.
До того, как стать палачом, Хакон хотел стать героем.

Ночью его разбудили крики и рокочущий рев, похожий на ворчанье далекой грозы, но такой громкий, как будто медведь забрался в дом и рычит над ухом. Хакон поспешно натянул штаны, схватил в сенях топор и выбежал наружу.
До рассвета было еще далеко, но в ясном свете двух лун был четко виден черный силуэт. Вначале Хакон принял его за хищную птицу, но потом понял – дракон. Он кружился над деревней, играя в воздушных потоках, и говорил что-то – Хакон различал отдельные слова, и, хотя он знал на драконьем лишь пару фраз, смысл их постепенно стал доходить до него. Люди высыпали из домов и смотрели вверх, задрав головы.
Дракон заложил крутой вираж, резко снизился и промчался над деревней так низко, что ветер, поднятый его крыльями, смахнул снег с запорошенных яблонь.
- Что ему нужно? – прошептала Гудрун.
- Он что-то говорит об… охоте, - сказал Хакон, морща лоб от натуги. – Охота… смертные… пища. Он радуется.
Дракон сделал еще круг, потом вдруг завис в воздухе и плюнул огнем в один из домов. Деревянная халупа с соломенной крышей вспыхнула мгновенно. К тому времени уже вся деревня выбежала на улицу и, при виде пожара, женщины подняли тонкий вой. Кто-то бросился за ведром, но тут же остановился, понимая всю тщетность этого действия.
- Скажи ему! – крикнула Гудрун. – Скажи дракону – мы не при чем! Мы не участвовали в войне!
- О, - Хакон жутковато ухмыльнулся. – Ему нет дела.
Он вспомнил тот, другой пожар и стиснул зубы. Прошлое догоняло. Он уже чувствовал затылком его зловонное дыхание.
Гудрун рыдала, ломая руки.
- Скажи ему - война закончилась!
- Нет. Она только началась.

Люди сбились кучкой посреди полыхающей деревни. Никто даже не пытался спасти какие-то свои пожитки. Хакон почувствовал отвращение. Они были похожи на стадо овец, а ведь среди них были опытные охотники.
Дракон не тронул людей, но зато перебил весь скот: из чистой любви к убийству, потому что он унес с собой в когтях лишь одного теленка. Хакон был уверен, что чудовище вернется. Он просто оставил людей на десерт. Наверное, чем сильней человек напуган, тем слаще на вкус его мясо.
Нам будут нужны мощные луки, а еще гарпуны, подумал он. Гарпуны с крючьями на концах, загнутыми и острыми, чтобы намертво вгрызались в плоть, и с привязанными к ним веревками. Иногда дракон снижается и зависает над землей, иногда даже садится на крыши домов, рушащиеся под весом огромной туши. Тогда можно попытаться загарпунить его, как кита. Уязвимое место – крылья, они не защищены бронированной чешуей. К тому же, если драконы похожи на птиц не только внешне, у них должны быть легкие полые кости. Сначала надо перерубить ему крылья. И держаться подальше от огнедышащей пасти.
А потом… стоит отправиться на восток, искать остатки разгромленного войска.
Хакон знал, что скажет напуганным людям. Мы должны драться сейчас, или останемся рабами навсегда. Мы должны драться, или умереть игрушками для драконов и их жрецов.
Мы должны драться, чтобы отомстить за свою смертность, за свое ничтожество. Жизнь конечна, а страх невыносим.
Но один восход солнца стоит вечности во тьме.


- Вот оно что.
Хакон сидел на обледенелом камне. Он был такой холодный, что сидеть на нем, не рискуя отморозить задницу, можно было лишь несколько минут, потом приходилось вскакивать и ходить, чтобы согреться. Партурнакс следил за всеми этими перемещениями с благожелательным любопытством.
- Я думаю, что понимаю, - продолжал Хакон. - Алдуин уже не остановится. Он начал сначала пожирать души, потом тела, и теперь собирается пожрать мир.
Дракон гулко вздохнул.
- Жадность пьянит. Но сроки еще не вышли.
- Откуда ты знаешь?
- Я вижу tiid… время.
- А Алдуин?
- Теперь он не желает его видеть.
- Это все потому, что он ест души мертвецов, - прошептал Хакон. – Я знаю, как это. Я однажды служил безумцу.
Они замолчали. Хакон снова встал со своего камня и принялся похлопывать себя по бокам, чтобы согреться. Умнее всего было бы вообще слезть с этой проклятой горы. А еще умнее – жить в деревне подальше от драконов и жрецов, колоть дрова и надеяться, что все решится само собой.
- Какое оно – время? Оно – как река?
Партурнакс задумался, подбирая слова.
- Как река с множеством течений. И ее воды горьки.
- Да, - сказал Хакон. – Я так и думал.

tbc

@темы: Skyrim, Фанфикшн

---

Режутся зубы. Третий день невыспавшийся, злой, как три Волдеморта, зато с зубами. Водка, анальгин, мат в несколько этажей.
Кстати о Волдеморте. В Албании, оказывается, нет металлической сцены. Энциклопедия металлум имеет в своем списке восемь что ли групп, и все они какие-то унылые и играют на двойку с минусом. Конечно, есть страны, где все еще хуже, например Афганистан, но… даже из Афганистана происходит один очень, очень недурной проект.
Я говорю об Al Qaynah.
Ласт фм пишет, что музыканты Al Qaynah живут в разных странах и сотрудничают через интернет, но родом они все из страны опийного мака.
Это музыка в стиле ориентал метал, причем в отличие от некоторых ближневосточных групп, в творчестве которых ориентальные темы почти не заметны, здесь они выведены на первый план. Но тем не менее, это еще и метал.
У них всего четыре доступные композиции. Однако если вам нравится метал с восточными мотивами, Orphaned Land, Amaseffer или Myrath, то послушайте и это, не пожалеете.
Make music, not war.

@темы: Музыка

---

Dragonrend

Персонажи: Гормлейт, Хакон, Феллдир – в порядке появления. Также драконы и драконьи жрецы в ассортименте.
Жанр: пафосный треш.
Рейтинг: R (наверное?) Я никак не могу удержаться от описания пары-тройки выпотрошенных трупов. Если никого не выпотрошили – фанфик не удался.
Саммари: три рассказа, объединенные одной центральной идеей: откуда собственно взялись слова драконобоя, при чем там был Партурнакс, и вообще это просто биографии трех персонажей, про которых в игре полстрочки.

Предупреждения:

Первое. Я довольно-таки вольно интерпретровал лор в некоторых местах. Так, например, таблички по дороге на высокий Хротгар говорят о том, что конкретно Партурнакс научил людей Крику, я же вижу прямые доказательства обратного в виде орущих драугров, которые вообще-то были на другой стороне. А верю я своим ушам, а не написанному, ибо на заборах тоже пишут.
Второе. По хронологии драконьих войн мне непонятно вообще все. Поэтому я основываюсь на предположении, что они произошли после переселения людей из Атморы, после Ночи Слез и разгрома снежных эльфов, скорее всего - в конце Меретической Эры. Но до короля Харальда, объединившего Скайрим в 1E143.
Третье. На тот момент двемеры еще вполне живы. Но я ими пренебрег, чтобы избежать разрастания сего до объемов «Войны и мира». Будем считать, что они закопались глубоко под землю, оставив поверхность людям и драконам.
Четвертое. Я неебу, какое было социально-политическое устройство и административное деление древнего Скурима. Прискорбное же незнание реальной истории не позволяет мне обратиться к ней за вдохновением. Поэтому - все те же ярлы и владения. Увы.
Пятое. Я честно ебался с драконьим языком весь вечер. Нашел даже большую статью по грамматике. Но с драхеншпрахе у меня по-прежнему плохо, поэтому я решил обойтись почти без него, а где уж не обошелся, там наверняка навалял таких ошибок, что какой-нибудь драконий граммар-наци за такое съел бы мою селезенку. Кросис.)
Уф, все, поехали.


- Алдуина нельзя убить, - сказал Партурнакс.
Люди переглянулись.
- Нет? - переспросил Хакон. - Вообще нельзя? Так что, это значит, все напрасно?
- Mey jorre, - дракон раздраженно фыркнул, выпустив из ноздрей две струйки сизого дыма. - Прежде, чем говорить, научитесь слушать! Алдуина нельзя убить обычным оружием, но победить его можно. Для этого и нужны вы.
- Мы, - задумчиво произнес Феллдир, поглаживая бороду. - И что у нас есть то, чего нет у тебя?
- Ваше несовершенство.
- Мы теряем время! - вскинулась Гормлейт, но Феллдир удержал ее, положив руку ей на плечо. В отличие от двух других, он привык к драконьей манере говорить загадками, и даже начал получать удовольствие от отгадывания.
- Ту’ум, - пробормотал он. - То оружие, которое ты имеешь в виду - это ведь должен быть ту’ум. Только он поражает самую сущность, самую душу...
Партурнакс кивнул. По драконьей морде сложно различить эмоции, но, кажется, он был доволен.
- Как нам создать Крик? - Хакон не любил долгих разговоров.
- Чтобы изучить ту’ум, вы должны впустить его в сердце. Чтобы создать ту’ум, вы должны вложить в него свое сердце, самую свою суть.
- И какова она?- нетерпеливо спросила Гормлейт.
Партурнакс щелкнул челюстями, как будто первым его порывом было откусить ей голову. Но для дракона он был весьма сдержан.
- Ты знаешь.


Смертный. Гормлейт

Гормлейт ушла из дома в тринадцать лет, на следующий день после похорон отца. Перед этим она остригла волосы покороче, а еще – тщательно подмела пол и выскоблила дочиста все котелки. Ушла она до рассвета, прихватив с собой лишь сменную рубаху, немного хлеба да старый отцовский меч, и, выйдя на дорогу, ни разу не обернулась.
С раннего детства она знала, что будет воительницей. Это не было ее решением: Гормлейт не могла бы припомнить момента, в котором она сидела бы и думала над своим будущим, чтобы потом прийти к заключению, что путь ее – это путь крови и меча. Она как будто знала об этом с рождения.
Мать говорила ей, что еще находясь в утробе, она начинала радостно шевелиться, когда по дороге мимо их дома ехали отряды воинов, и от перестука множества копыт дрожала посуда на полках. А научившись более-менее твердо стоять на ногах, девочка нашла палку подлиннее и, держа ее на манер двуручного меча, принялась гонять по двору паникующих кур и хохочущего старшего братца. С тех пор прошло немало времени, кур тех давно съели, палку сменил настоящий меч, ну а брата уже несколько лет как след простыл – подался в наемники, как и многие парни из деревни.
В храмовую стражу женщин не брали, но Гормлейт знала, что многие ярлы предпочитают дев меча в качестве телохранителей для своих жен и дочерей. Она была сильна и высока для своих лет, и закалена тяжелой деревенской работой, и потому самонадеянно считала, что этого будет достаточно, чтобы ее взяли на обучение.
Позже, вспоминая свой путь из родной деревни к единственному в тех краях большому городу, Гормлейт понимала, что эти несколько дней были самым счастливым временем в ее жизни. Днем она шла по дороге, глазея на проезжающие мимо телеги – был конец лета, и люди ехали в город, чтобы продать на рынке выращенные овощи. Обычно ей удавалось стащить с одной из таких телег крутобокую репку или сладкое яблоко. Украденное казалось Гормлейт вдвое слаще, когда она воображала, что это не просто обычная, довольно-таки жесткая репа, а диковинное волшебное сокровище, ее военная добыча. Она придумывала себе прозвища, одно лучше другого, и примеряла их на себя, как обычные девочки примеряют платья: Гормлейт Ледяной Взгляд или Гормлейт Стальная Рука? Ночи же она проводила, зарывшись в неубранные еще стога и, высунув из сена только лицо, подолгу смотрела на звезды.
Да, тогда она была полна надежд.

Гормлейт помнила также, как она впервые встретила драконьего жреца – задолго до того, как увидела первого дракона. Это было тем же утром, когда она пришла в город и, несмотря на всю свою решительность, была оглушена толчеей и шумом толпы. Она шла по улице, таращась по сторонам, когда внезапно кто-то схватил ее за плечо и силой оттащил в сторону. Возмущенная, Гормлейт уже открыла рот, чтобы разразиться бранью, как вдруг поняла, зачем этот незнакомый человек заставил ее уйти с дороги. По улице медленно двигался кортеж жреца: четверо воинов спереди, четверо сзади, высоких, в тусклых доспехах из какого-то темного металла, с мрачными замкнутыми лицами. А между ними ехал и сам жрец, один из Девяти, судя по маске. Он смотрел прямо перед собой, обращая на кланяющихся людей внимания не больше, чем на червяков, и когда его тень упала на Гормлейт, на нее пахнуло холодом, как будто она заглянула в отверстую могилу.

В те дни ярлом был Старый Бьорн, а хускарлом его – человек по прозвищу Однорукий. Гормлейт очень удивилась, когда увидела его в первый раз, войдя во двор, где тренировались воины. Вопреки обычаям нордов он был гладко выбрит, что, как посчитала девушка, было его ошибкой: черты его лица как будто пьяный плотник делал кривым топором. Вдобавок ко всему, он и вправду оказался одноруким: его правый рукав был заправлен внутрь, и Гормлейт подумала – а как же тогда он может сражаться?
- Что тебе нужно? – спросил он. У него был ровный голос, лишенный всякого выражения.
- Я… - Гормлейт прокашлялась. – Я хочу служить ярлу.
- Вход на кухню – с другой стороны, - равнодушно ответил Однорукий. Гормлейт открыла рот, потом снова закрыла, не находя слов – в этот миг она узнала, что ненависть, как и любовь, бывает с первого взгляда.
- Я не кухарка, - сказала она, наконец, краснея от обиды. – Я воин.
Несколько парней бросили лупить друг друга затупленными тренировочными мечами и громко, хотя и вполне дружелюбно заржали. Однорукий даже не улыбнулся.
- И ты владеешь оружием? – спросил он так же ровно.
- Немного, - честно сказала Гормлейт. – Но я могу научиться! Я очень быстро учусь! Я сильная, и ловкая, и не боюсь ничего. Ты можешь испытать меня!
И тогда Однорукий одним словом похоронил все ее надежды. Он повернулся к ней спиной и сказал:
- Нет.
Гормлейт почувствовала, как кровь стучит в ушах, и сама не поняла, как отцовский меч оказался у нее в руке.
- Ах так?! – взвыла она. – Я тебе сейчас вторую руку сломаю, высокомерная ты задница!
Хускарл обернулся ровно в тот момент, когда меч Гормлейт должен был перерубить ему ребра – но вместо этого сталь лязгнула о сталь – и сражаться он очень даже мог, пусть и одной левой рукой, и, как Гормлейт поняла секундой позже, с трудом парируя его ответный выпад, он мог это очень, очень хорошо.
Она отскочила, замерла в неуклюжей защитной стойке, держа меч перед собой. Однорукий наблюдал за ней со скукой на уродливой морде. Тогда она не придумала ничего лучше, чем атаковать снова, и сталь опять зазвенела о сталь, а потом меч предал ее: как будто сам вывернулся у нее из рук, и в себя Гормлейт пришла уже на земле. Она лежала, распластавшись на пузе, ее меч валялся вне досягаемости, и она больно подвернула ногу. Больше всего в тот момент Гормлейт боялась зареветь. Однорукий схватил ее за шиворот, как котенка, и резким рывком заставил подняться на ноги. Гормлейт шмыгнула носом и с вызовом уставилась в его тусклые серые глаза.
- Где ночевать – тебе покажут, - сказал он по-прежнему спокойно. – И меч выдадут, деревянный, потому что стального ты еще не заслужила. Завтра на рассвете будешь на тренировке вместе со всеми.
Так началась ее новая жизнь.

Через восемь лет умер Старый Бьорн, и новым ярлом стал Молодой Бьорн, его сын. Гормлейт, к тому времени превратившейся в настоящую деву меча, одну из лучших во всей дружине, молодой ярл не нравился. Имя его, казалось, было дано ему в насмешку: он был низкорослый, пухлый и рыхлый, как сдобный хлеб, с по-женски мягкими, слабыми руками и двойным подбородком.
- Да, не видать нам славных походов, - однажды сказала она своему приятелю Йонасу. – Об этом ярле уж точно песен не сложат.
Они с Йонасом стояли на страже на дворцовой стене. Было жарко, струйки пота ползли по шее Гормлейт, неприятно щекоча спину. Внизу во дворе копошились какие-то люди – Гормлейт не знала, кто – вчера это были оружейники, позавчера – торговцы зерном, до этого – посланцы Хельги Дважды Вдовы, ярла соседнего владения. Вдобавок ко всем своим недостаткам новый ярл был… общителен.
- Да ладно тебе, - Йонас зевнул. – Кормежка, что надо, работа не пыльная, чего еще желать. Кабы Однорукий не гонял, вообще была б красота.
- Я не свинья, чтобы всю жизнь только жрать да спать.
- Лучше жрать да спать, чем валяться где-нибудь в канаве с распоротым брюхом. О таких, как мы, в песнях не поют, сестренка. Мы мрем в чужих битвах, и никто не помнит даже наших имен.
- Надо просто сражаться доблестно, - твердо ответила девушка. – Тогда тебя не забудут. И предки в Совнгарде встретят тебя с гордостью.
Йонас фыркнул и почесал яйца.
- Иногда мне снится, что мой меч говорит со мной, - продолжала она мечтательно. – Что он измучен жаждой и плачет, как голодный младенец, а я хочу его накормить, но мне нечем. И тогда я обнимаю его и прижимаю к груди, чтобы он напился моей крови.
- Если придешь ко мне на ночь – обещаю, ничего такого тебе не приснится, - ухмыльнулся Йонас. – Потому что спать этой ночью ты не будешь.
- Даже не мечтай.
За их спинами раздался какой-то звук. Гормлейт обернулась и увидела Однорукого. Неизвестно было, как долго он торчал здесь и подслушивал их разговор.
- Завтра ты будешь в охране ярла, - сказал он, ткнув в нее пальцем. – Будешь стоять рядом со мной за троном.
Это была большая честь, но Гормлейт была слишком раздражена, чтобы сейчас понять это.
- Что, приедут очередные просители? – спросила она насмешливо. – Кто на этот раз? Пивовары? Золотари?
Однорукий смерил ее тяжелым взглядом. На его унылой роже было написано бесконечное терпение – терпение человека, вынужденного всю жизнь провести в обществе слабоумных.
- Хевнораак, - сказал он, наконец. – Приедет Хевнораак.

Когда ярлу что-то было нужно от драконьего жреца, он ехал к жрецу. Когда жрецу было что-то нужно от ярла, ярл все равно ехал к жрецу.
Визит Хевнораака был происшествием по меньшей мере странным. Даже Гормлейт почувствовала, что что-то происходит. Ночью она не могла уснуть, и уже подумывала и вправду пойти к Йонасу, но потом вспомнила, как он смеялся над ней, и осталась.
Хевнораак.
Его храм был в центре города, своим мрачным великолепием затмевающий даже дворец ярла. Гормлейт не была набожна, а если и молилась, то не драконам, а Шору или Кин. Культ драконов никогда не занимал ее, она принимала его так же, как принимала рассвет и закат солнца, ветер и снег. Она знала, что Алдуин Великий, воплощенное время, живет где-то на священной горе Монавен вместе со своими крылатыми братьями, знала, что Алдуин, а вовсе не ярлы – истинный властелин этой земли. Все это она знала с детства. Но лишь той летней ночью, короткой и светлой, как все июньские ночи, Гормлейт поняла кое-что другое. Драконы властвовали, да. Но их именем правили жрецы.
На следующий день она заняла свое место в главном зале вместе с несколькими прочими дружинниками. Она заметила, что Однорукий выбрал самых свирепых, самых надежных воинов – она среди них была самой молодой и неопытной. Неужели он ожидает, что Хевнораак нападет на ярла? Одна эта мысль казалась дикой, но несмотря на это Гормлейт было тревожно. Она завидовала самому Однорукому, с чьего лица так и не сошла скучающая мина. Про него рассказывали, что когда он потерял руку в сражении и истекал кровью, лекарь влил в его жилы ледяную морскую воду, и с тех пор в его теле вместо крови течет холодное море – оттого хускарл и похож на снулую рыбу. Гормлейт подумала, что в этой байке что-то да есть, и от этой мысли ей стало немного веселее, и было весело, пока в зал не вошел Хевнораак.
Он двигался медленно, как будто воздух вокруг него был плотнее воды, и с каждым шагом он должен был преодолевать его сопротивление. Длинные тяжелые одежды, металлическая маска, чеканные черты и прорези для глаз, за которыми прячется темнота. В правой руке жрец держал резной посох.
Солнечный июньский день вдруг померк, и повеяло могильным холодом. Гормлейт украдкой взглянула на своего ярла, когда тот поднялся с трона навстречу жрецу. Молодой Бьорн был, как и всегда, похож не на могучего воина, а на раздувшуюся опару, но голос его, произносящий слова приветствия, звучал ясно и твердо.
Гормлейт показалось, что Бьорн и Хевнораак ведут какой-то странный танец – танец, состоящий не из движений, а из слов. Смысл этих слов ускользал от нее.
- Я рад видеть, что ты продолжаешь дело своего почтенного отца, - шелестел Хевнораак. – Мир и процветание, ярл, мир и процветание.
- Воистину, - подпевал Бьорн. – Я делаю все, что в моих силах. Все – и немного больше.
- Однако с каким же удивлением я обнаружил, - сказал жрец, - что этот мир – лишь видимость. Гадюка притаилась среди розовых кустов. Как будто ничего не происходит, но налоги стали больше, и у кузнецов вдруг прибавилось работы, и наемники стягиваются в твой город, как волки, почуявшие добычу.
- Отчего драконы вновь появились над восточными горами? – спросил Бьорн вместо ответа. – Отчего иногда, в темные ветреные ночи, я слышу их крики, и они полны горя? Отчего время бежит все быстрей год от года, и люди умирают, не дожив до старости? Я не лезу в твои дела, жрец, не лезь и ты в мои. Храм твой купается в роскоши, неужели тебе не довольно?
Маска надежно скрывала лицо жреца, но Гормлейт заметила, как его костлявые пальцы сильнее сжались на посохе. Однорукий тоже это заметил, и слегка коснулся рукояти меча.
- Храм – не твоя содержанка, ярл, - тихо сказал Хевнораак. – Ты зря думаешь, что можешь откупиться. Брось свою затею, распусти дружину, пусть и дальше все идет своим чередом. Мир и процветание.
- Не будет ни мира, ни процветания, пока нет верховного короля, и Скайрим погряз в междоусобицах, ты ведь знаешь это, жрец. Наши распри вам на руку – пока мы грыземся между собой, вы становитесь все сильнее, как слепни, напившиеся крови, - ответил Бьорн. – Передай Старейшему, что я все решил.
Хевнораак стукнул посохом об пол, высекая лиловые искры.
- Ты молод и глуп, - сказал он насмешливо. – Ты бросаешь вызов бессмертным.
Ярл улыбнулся.
- Ты – не бессмертен.
И Гормлейт, наблюдавшая за ними, затаив дыхание, поняла, что только что началась долгожданная война, и почувствовала не страх, но злую, пьянящую радость.

Через два дня она впервые убила человека.
Это оказалась женщина – маленькая, худая, она горбилась и поэтому казалась старше своих лет. Она была одета, как кухарка, но Гормлейт знала всех кухарок в лицо. Когда она коснулась ее плеча, из-под фартука женщина выхватила тонкий кинжал, который прочертил на доспехах Гормлейт длинную царапину. Она отрубила убийце голову прежде, чем поняла, что вообще происходит.
- Этого следовало ожидать, - сказал Однорукий, ничуть не удивившись. – Храм еще не раз пришлет убийц. Будь начеку.
Теперь Гормлейт стала одним из личных телохранителей ярла, которого, несмотря на его физическую слабость, начала уважать. Она не знала, почему Однорукий выбрал ее. Может, лишь потому, что она никогда не ходила в драконий храм, чтобы молить о бессмертии. С того дня она не раз еще присутствовала в главном зале, где ярл принимал посетителей и послов, бывала и в комнате с огромным камином, где проводились советы. Постепенно картина начала проясняться, Гормлейт узнала о давней борьбе за власть, существующей между ярлами и драконьими жрецами, и о том, что верховный король не избирался уже триста лет, потому что в его отсутствие всей властью обладал Конарик, Старейший, говоривший на драконьем языке. Узнала она и про то, что ее учитель и командир, Однорукий, был когда-то храмовым стражем, и с тех пор владел несколькими Словами Силы, складывающимися в священный ту'ум, самое могущественное оружие древних.
- Научи меня, - попросила она однажды.
- Никогда не слышал, чтобы женщине был доступен ту'ум, - сказал он. – Вы, бабы, визжите, как паленые свиньи, а для Крика нужно иное.
Но Гормлейт не отставала, и тогда он сказал ей:
- Запомни Слово – Фус. Это значит – Сила.
- Фус, - повторила она. – И что теперь?
Однорукий не ответил, повернулся и ушел, и она поняла, что больше от него ничего не добьется.
- Фус, - пробормотала Гормлейт себе под нос так тихо, что можно было подумать ,что она чихает. – Фус. Фус!
Те дни в преддверии войны, когда она целыми днями упражнялась во владении мечом, несла свою стражу позади трона, а в редкие свободные минуты убегала к реке, чтобы потренироваться в ту'ум, были, пожалуй, вторым самым счастливым периодом в ее жизни.

Свое первое настоящее сражение Гормлейт запомнила плохо. Раньше ей всегда представлялись армии, выстроившиеся друг против друга в чистом поле, при ярком свете солнца. Но вместо этого они напали на лагерь противника перед рассветом, было темно, в воздухе висел белесый туман. Гормлейт не могла понять, где чужие, и где свои, и просто сражалась с теми, кто первым нападал на нее. Отцовский меч с легкостью разрубал доспехи и человеческие кости, и было кроваво и шумно, страшно и весело. Вытаскивая меч, застрявший между ребер очередного неудачника, Гормлейт не думала ни о чем, просто зная, что именно для этого была рождена – точно так же, как птица рождена для полета, вол – для пашни, дракон – для власти.

Через два месяца похода, уже после того, как к войску Молодого Бьорна присоединились дружины Хельги, и Серена Большеногого, и Свена Свеннсона, и наемники под знаменем волка и ястреба, высланные вперед разведчики принесли весть о том, что на дороге их ожидает драконий жрец с небольшим отрядом. Ярл кивнул, как будто ждал этого.
Жреца звали Вокун.
Гормлейт слышала обрывок его беседы с ярлом. Ее не удивило, что Девять грызлись за власть и между собой. Конарик возглавлял войско, набранное в верных ему владениях, чтобы противостоять новому королю. Большинство прочих жрецов поддерживало его, кроме Кросиса, отшельника с Двуглавого Пика, и Морокеи, интересы которого лежали вне этого мира. Вокун же, то ли дипломат, то ли шпион, был темной лошадкой.
Он принес дурные вести.
- Отступись, пока не поздно. Конарик призвал Алдуина.
Гормлейт подумала, что ослышалась. Разве это возможно? Король долго молчал, опустив голову.
- Как? – спросил он. – Зачем? Великому никогда не было дела до наших распрей. Я… не думал посягать на его божественную власть.
- Господин наш Алдуин, - сказал жрец, осторожно подбирая слова, - все же не человек, и не пытайся судить его по своей мерке. Это всепожирающее пламя вулкана, который дремлет пока, но разбуженный – выплеснет свой разрушительный огонь наружу. Алдуина нельзя тревожить до конца времен, если не хочешь, чтобы конец времен наступил раньше срока.
- Но Старейший…
- Старейший давно безумен, - отрезал Вокун. – Отар смотрит ему в рот, Рагот и Хевнораак готовы на все, лишь бы утолить свою злобу. Накриин глуп, но могуществен. Готовься к худшему, король.
- Я не сдамся, - ответил Бьорн.
Вокун насмешливо прищелкнул языком.
- Зря.

Несмотря на мрачные пророчества Вокуна, королевское войско взяло Корваньюнд.
В той битве погиб Йонас, с которым Гормлейт иногда делила ложе. Она не почувствовала ни горя, ни тоски. Люди смертны, как любил напоминать Вокун. К тому же, Йонаса теперь ждала вечная битва и вечный пир в Совнгарде, и Гормлейт была рада за него.
Они задержались ненадолго, чтобы сложить погребальные костры для павших. Гормлейт бросила в костер небольшой букет цветов. Она стыдилась этого, но так было принято - испокон века женщины собирали цветы для мертвецов, чтобы положить их в могилу или сжечь на погребальном огне.
- Погиб твой муж? - спросил ее Вокун.
Это был единственный раз, когда он заговорил с ней.
- Нет. Просто друг.
- Плачь, женщина, - зловеще сказал он. - Плачь, потому что спасения нет, ни на этом свете, ни на том.
Гормлейт обернулась к нему. Ее губы были плотно сжаты, но глаза сухи.
- Разве похоже на то, что я плачу? - ответила она с вызовом. - Я увижусь с павшими в Совнгарде, когда придет мой черед.
- О, - она была готова поклясться, что жрец улыбается. - Ты разве не знала? Впрочем, простонародью и не положено знать такие вещи… Чем, по-твоему, мы платим Алдуину за крохи его могущества, которыми он делится с нами?
- Чем?
- Душами, - прошептал Вокун. - Душами смертных. Не только твой мертвый друг пирует нынче в Совнгарде. Сам Алдуин явился туда на пир.
- Что?..
- И он совершенно точно ест не цветы.
Гормлейт смотрела на него, пораженная.
- Я тебе не верю, - сказала она, наконец. - Ты предатель.
- Ты знаешь, что означает мое имя? - вдруг спросил Вокун.
- Нет.
- «Тень».
Он помолчал и добавил:
- Время близится к закату, а закатное солнце отбрасывает длинные тени. Слишком длинные, порой. Я не предатель, а ты - всего лишь глупая смертная девчонка.
На следующий день Вокун исчез.

С боями они медленно продвигались на восток. Один за другим города и селения признавали власть верховного короля. Бьорн смеялся и обещал людям, что зиму они встретят уже в Виндхельме. Однорукий же становился все мрачнее.
- Они заманивают нас, - твердил он на каждом совете. - Заманивают нас в горы, туда, где живут драконы.
Теперь Гормлейт часто видела драконов. Они вились над далекими еще горами и издали казались не больше комаров. Ей было интересно, каковы они вблизи. Ей было интересно, сумела бы она убить дракона.
В последнюю ночь, когда она еще была счастлива, в палатку, которую она делила с еще тремя девами меча, ворвался Однорукий. Он был необычно взволнован.
- Драконы, - сказал он. - Вели трубить к оружию, мы должны защитить короля.
Драконов было множество, едва ли не сотня, как ей показалось вначале - уже потом она поняла, что вряд ли их было больше полутора десятков. Воздух полнился их криками и шелестом кожистых крыльев. В считанные минуты весь лагерь запылал, и тогда с предгорий на него посыпались воины Конарика.
В ту ночь у Гормлейт впервые получился ту’ум.
- Фус! - кричала она, и вражеские воины спотыкались и падали прямо в огонь. - Фус!
Она кричала, пока не сорвала голос, и черный дым обжигал ее легкие, а драконы реяли в вышине, под бледными звездами, прекрасные, ненавистные, недосягаемые.
В ту ночь Гормлейт попыталась убить дракона.
Он опустился на землю, не по необходимости, но чтобы развлечься: хватал людей зубами поперек туловищ, тряс и отбрасывал в сторону, как ненужный мусор. Его мощные челюсти раскалывали доспехи, будто скорлупу лесных орехов. Один из воинов понравился дракону особенно: он выковырял его из доспеха, как грязекраба из панциря, и принялся поедать его внутренности. Гормлейт подумала - неужели ему не противно? За несколько месяцев войны она уже успела узнать, что внутри у человека много всего, в том числе и дерьма. Но больше думать было некогда, и Гормлейт сделала единственное, что могла - подняла отцовский меч обеими руками и с размаху обрушила его на драконий хребет. Дракон зарычал и, извернувшись, ударил ее хвостом плашмя. Гормлейт отлетела в снег, все еще сжимая в руках сломанный меч: от клинка осталась полоска стали не больше ладони длиной. Обломок лезвия, да позолоченная рукоять.
Дракон склонился над ней и приблизил морду к ее лицу. Он был так близко, что Гормлейт чувствовала исходящий из его пасти смертоносный жар - и мерзкий запах только что сожранных внутренностей.
- Faas, - пророкотал дракон, - Faas, joor.
Она лежала, не в силах шевельнуться, и смотрела в его умные злые глаза. Ей казалось, что его клыки уже вонзились в ее тело, что изогнутые когти терзают ее плоть, что дракон пожирает ее заживо, начиная с ног, как того беднягу. Но на самом деле чудовище не шевелилось.
- Faas, - снова повторил он.
Гормлейт вспомнила слова Вокуна - она, погибнув в бою, вовсе не присоединится к своим пирующим предкам, а будет пожрана ненасытным Алдуином.
Тогда она познала страх.
Утром она нашла своего короля. От королевского шатра остались две обугленные дочерна жерди, все остальное превратилось в жирный пепел. Среди пепла валялись какие-то куски, имеющие смутно человекоподобную форму, с вкраплениями оплавленного металла, но она узнала среди них короля. Драконье пламя превратило его в огромную шкварку. От трупа вкусно пахло жареным мясом, и Гормлейт вырвало.
Она нашла также и Однорукого. Огонь сожрал его ноги ниже колена, но все остальное было нетронуто. Ему повезло - он погиб до того, как его коснулось пламя, пал от меча, как и подобает воину. Противник его валялся поодаль. Гормлейт переступила через его тело, когда пробиралась к хускарлу. Под трупом Однорукого остался островок нерастаявшего снега, пропитанного кровью. Сплетни врали - вовсе не ледяное море текло в его жилах, а обыкновенная красная кровь.
Уцелевшие в ночном сражении бродили по лагерю, выискивая своих товарищей - то ли чтобы попрощаться, то ли чтобы снять с них сапоги. Потом люди небольшими группами потянулись обратно на запад. Гормлейт шаталась по пепелищу до заката.
Смертная.
Смертная.
Это слово стучало у нее в ушах, когда она брела через заснеженный лес, спотыкаясь о корни деревьев и увязая в сугробах.
Смертная.
За ее спиной выли волки. Нынче ночью их ждала богатая, воистину королевская трапеза. Гормлейт шла через лес.
Смертная.
Ее охватил холод - ночь была ясная, морозная. Она очень устала, но продолжала идти. Все кончено, шептал ей на ухо вкрадчивый голос драконьего жреца, все кончено. Ты - глупая, глупая смертная девчонка, ты должна лечь и умереть, умереть, умереть…
Страх сожрет ее, понимала она. Страх сожрет ее душу раньше, чем это сделает Алдуин.
Впереди больше не сияли огни Совнгарда. Ее ждал только снег, снег, снег.


- Я ненавижу тебя, - сказала Гормлейт.
Партурнакс опустил голову ниже, так, что их глаза оказались на одном уровне.
- Почему? - спросил он с легким интересом.
- Я ненавижу тебя, - повторила Гормлейт. - Ненавижу вас всех. Драконов. За то, что мы для вас - все равно что мошки-однодневки, вьющиеся над рекой. За то, что вы видели начало мира и увидите его конец. За то, что вам открыты небеса. За…
- «За то, что мы смертны», - подсказал Партурнакс.
- Да. И только посмей - слышишь, посмей только корчить умильную морду и говорить, что ты понимаешь!
- Faas, - сказал дракон задумчиво, и, услышав это слово, Гормлейт вздрогнула. - Я чую страх. Ты боишься.
- Я бы перебила вас всех до единого, - с тоской прошептала она. - Включая тебя.
- Это не сделало бы тебя бессмертной.
- Нет, конечно нет.
Партурнакс смотрел на нее внимательно, будто изучая.
- Но было б не так обидно.


продолжение следует.

@темы: Skyrim, Фанфикшн

---

Есть у меня роковой рубеж. Составляет он примерно 10-12 страниц ворда, и является персональным моим Рубиконом, Стиксом и матушкой-Волгой, и пересечь их мне не легче, чем переплыть Нил в нижнем течении.
Пока размер рассказа меньше - все дивно. Я трачу на отрыгивание своего погадка пару часов, и потом его даже не редактирую и не перечитываю, а грамоту правлю по ходу написания.
Пизда наступает, когда я достигаю этих самых 10 страниц. Это значит, что задуманная хуйня не будет написана в один день, потому что у меня еще, как ни странно, есть работа, личная жизнь, пиво в холодильнике опять закончилось, и иногда я все же читаю книги. Раз задуманная хуйня не будет написана с лету, это значит, что потом, чтобы вернуться к ней, мне придется перечесть написанное в прошлый раз, а от одной этой мысли ноют зубы. Потому что у меня не хватает таланта писать действительно хорошо, но хватает вкуса видеть, когда я пишу плохо.
Пару раз я, однако, сподобился на недлинные макси. Оба раза это были онгоинги. Когда начинаешь выкладывать онгоинг, подключается что-то вроде чувства ответственности, что ли.
Собственно, к чему это.
Имеется 12 страниц по скуриму, по объему где-то половина от задуманного. И я смотрю на них, как когда-то смотрел на диплом. То есть, с отчаянием и отвращением.

Чтобы бессмысленный пост стал менее бессмысленным, лирическая баллада от Одинокого Вьятта и Рейчел Брук.


А чтобы от него действительно был толк - я знаю, тут есть еще задроты и кроме меня! Скажите, неужели тот словарь драконьего языка, что лежит на вики - это все? там же одни существительные? и есть ли вообще, ебать их всех под хвост да в чешую, в этом языке грамматика?
(нет, я не настолько охуел, чтобы шпарить по-драконьи. Но пара фраз нужны кровь из носу как).

@темы: Skyrim

---

Песня. Хорошая.

И вообще это очень неплохая хэви/треш группа, которая поет на родном польском, а не на обрыдлом английском. Хотя я предвзят - пусть и знаю по-польски только "ухо от шледя", язык этот, пожалуй, нравится мне больше всех, что я когда-либо слышал, исключительно из-за наличия в нем сочетаний согласных вроде "бзш" и "гржз".

@темы: Музыка

---

Namira's Fried Chicken

"Тебе ведь довелось попробовать плоть еще в детстве, да? Братик умер, или сестренка?"
Нет, душа моя. Просто купил пирожок на улице.

---

Высокие, высокие отношения…

И нахуя я пошел искать англоязычные фанфики по Скуриму? И зачем это было делать на скайримкинке, где уже само название говорит о том, что всяк входящий туда может оставить надежду? Правда, прошлой ночью я больше пил, чем спал, это в некоторой степени меня оправдывает.
Партурнакс/довакинша. Энца. С потерей девственности и таинственной точкой G. Эта картина будет меня преследовать в кошмарах. Разница в видах и размерах такова, как если бы столетний индийский йог вдруг решил выебать самку джунгарского хомячка.
Если чуть-чуть подумать, то драконья любовь скорей уж такова:
Поцеловал. Нечаянно откусил пол-щеки.
Помацал за сиську. Проткнул когтем насквозь.
Вставил. Достал аж до печени.
Пытался сделать непрямой массаж сердца, ибо после всех этих манипуляций любимая впала в кому. Раскроил ей грудную клетку. Долго горевал, от тоски проголодался, съел ее легкие.

А еще я качаю первый сезон My little pony.

@темы: Skyrim

---

Товарищи!

Мне на завтра нужно что-то, что можно читать в междугородном автобусе в течение примерно 4 ч. Настолько захватывающее, насколько возможно - это чтоб блевать не тянуло.)
Риквайрментс: киберпанк! очень обожаю киберпанк! но если на складе такого нет, то просто сай-фай, космоопера, стимпанк, черное фентези с блекджеком и шлюхами и НЕ часть какой-нибудь серии в пиццот томов. Кстати, можете называть и произведения классиков, я не могу похвастаться тем, что прочел всего Азимова или Лема например. Славянское фентези, хьюмор а ля Белянин и клюкву в духе Сальваторе и Драгонланса не предлагать.