Элвен глори, йопта

[sickbastard]

(нет, я по-прежнему не адепт, но чо-та меня прет. Да, я курю феландарис.)

Пока мы не уснули (Гельдауран, ФенХарел)

Предположим, долийцы наврали не во всем: ФенХарел общался с обеими группами богов. А еще я не верю в то, что Солас не знал, чем кончится возведение Завесы. Не так уж плохо он знает физику своего мира, и право же, не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться о последствиях.


- Скажи мне, Волк, изменилось ли что-нибудь в золотом Арлатане? По-прежнему ли высоки его башни, по-прежнему ли сияют хрустальные шпили?
- Все по-прежнему.
- Скажи еще – все так же ярок свет Эльгарнана, так же беспощадно копье Андруил, так же бесчисленны отражения в зеркалах Джуна?
- Ничего не изменилось. Это ты видишь одну лишь тьму.
- Тьма по крайней мере честна, хареллан. Скажи еще – по-прежнему ли кровавы жертвы, по-прежнему ли Народ прозябает во лжи, по-прежнему ли рабы возводят статуи эванурисов в сотни локтей высотой?
- Ты знаешь, что это так.
- Теперь же выслушай меня: пока есть в мире двойственность, в нем не будет покоя, ибо все, что ты ненавидишь и любишь - лишь порождения этой двойственности. Материя и идея, субъект и объект. Пока существует жизнь, не будет конца смерти, пока есть верх и низ, будут те, кто вознесся, и те, кто остался на дне. Пока есть счастье, будет и скорбь.
- Тем не менее, все еще может быть лучше, чем сейчас.
- Или же хуже. Тебя пугает небытие, но в своей полноте оно неотличимо от бытия: такова Бездна и таковы столпы земли, что не тождественны ничему, кроме себя самих. Лишь так исчезает противоречие, что лежит в основе мира.
- Бездна извратила твой разум, Гельдауран, так же, как и твой облик.
- Ты всегда был брезглив, Волк. Слишком горд и слишком брезглив; то, что есть «ты» – это также есть то, что ограничивает тебя. Провал твоего плана неизбежен.
- Все же я предпочту попытаться. Согласен ли ты отступить? Согласен ли ты дать этому миру шанс?
- Ты веришь, что в отсутствие богов Народ найдет путь к собственному величию?
- Да, я верю.
- Тогда скажи еще – знаешь ли ты, что случится, когда опустится Завеса? Знаешь ли ты, что будут разорваны пути, что рухнут шпили Арлатана и стены Вир Диртара, и бесчисленные души окажутся заперты в междумирье?
- Я знаю.
- Знаешь ли ты, что они будут взывать к эванурисам за защитой, и проклинать тебя перед смертью?
- Я знаю и это.
- Быть посему. Мы удалимся туда, где время теряет смысл. Строй свою Завесу, Волк, и пусть она будет крепкой, иначе наша тьма проникнет в мир, неспособный справиться с нею, и мы начнем шептать из глубин сна.
- Благодарю тебя, Гельдауран.
- Не благодари. Однажды круг замкнется, и мы увидимся вновь – для тебя пройдут века, но для меня - мгновение. Ты знаешь, какой вопрос я задам тебе первым?
- Какой же?
- По-прежнему ли высоки башни Арлатана, по-прежнему ли сияют хрустальные шпили?


И продолжение

Вспоминая Митал (Эльгарнан)

- Когда-то, - говорила она, - мы были другими.
Эльгарнан стоит на балконе самой высокой башни дворца. Отсюда открывается вид на многие мили вокруг. В один миг, когда он смотрит вниз – это зеленые прохладные леса, в другой момент – это величественные горы, в третий – иссушенная белая пустыня. Которое из этих видений правдиво? Или же все они правдивы одновременно?
То, что глаз воспринимает, как объект – лишь лучи отраженного света. Эльгарнан не может видеть, потому что сам является источником излучения. Собственный свет ослепил его.
- Когда-то, - говорила она, - мы были чем-то меньшим.
Он не помнит, как это – быть меньшим. Он уверен, что всегда был огромен. Он - воин, вонзающий меч в грудь врага, и он же – умирающий с обещанием мести на губах. Он – сошедшиеся в битве армии. Он – полководцы, и он – рядовые. Он – солнце. Он – война.
Свет слеп. Ярость слепа.
И все же он видит весь мир от края до края, потому что даже в самых глухих уголках Элвенана найдется место ненависти и гневу. Так видел мир Фалон’Дин, потому что нет места, свободного от смерти. Так видела мир Митал, потому что несправедливость вездесуща, и нет мгновения, в которое кто-нибудь не умолял бы о защите.
- Наша сила изменила нас, - говорила она. – Это расплата за могущество: вера дает нам силы, но она же и превращает нас в нечто иное.
Эльгарнан не верит ни одному слову. Свет был всегда. А значит, он сам тоже вечен. Само предположение, что он обязан своим величием рабскому поклонению – оскорбительно.
- Рок Фалон’Дина, - говорила она, - питать свои силы от смерти, и самому стать смертью. Рок Диртамена – хранить тайны, пока те не умрут, запертые в его воспаленном уме, и не начнут разлагаться, порождая паранойю. Я знаю, каков мой рок. Каков твой, Эльгарнан?
Я – свет, - думает он, и уходит с балкона, погружаясь в мертвую тишину своих покоев.
Я – свет, и мир не может существовать без меня. Все сущее – лишь отражение моих мыслей. Краткий сон, явившийся в послеобеденной дреме.
- Мы были чем-то меньшим. Но в то же время мы были и чем-то большим.
Пир после выигранного сражения. Ее рука в его руке. Танец. Ее распущенные волосы, которые внезапный порыв ветра бросил ему в лицо. Она смеется. Он, кажется, тоже.
Эльгарнан склоняет голову, и его рвет ошметками памяти. Память делает его слабее. Митал тоже делала его слабее, а он не желает быть слабым. Кажется, что у него в голове разгорается солнце, которое с каждым мгновением становится ярче и злее, и какая-то часть его – дурная, слабая часть, сжигаемая яростными лучами, - все еще бьется и кричит.
- Когда-то мы были другими, - напоследок шепчет ему память голосом Митал, и затем умолкает навсегда.
Остается лишь свет.