Это ужасное состояние, когда хорошей идеей кажется поехать в Норвегию, совершить небольшое преступление и посидеть в теплой тюрьме с интернетом. Потому что, кажется, это единственный способ превратить тот файл, состоящий из 50 страниц разнообразных идей и набросков, в нечто осмысленное.
завтра мне вообще будет стыдно, но а) не умеешь писать стихи -пиши верлибром, б) у меня третий день – день вдв, так уж вышло.
трава-трава, да когда ж ты меня попустишь
В Минратосе полночь. В караульной у южных ворот
городская стража играет
в кости, как за сотни лет до – и за сотни лет после того
дня. Историк сегодня напишет: «в сей день, что уже завершился,
был издан указ о повышении пошлин
на ривейнские пряности. В остальном
он был подобен всем прочим таким же».
Назавтра историк напишет: «ночью шторм был на море Ноцен,
бирема разбилась о скалы восточней Вирантия,
да казнен сопорати, что посмел оскорбить магистрессу».
Два часа пополуночи. В портовой таверне
все еще шумно, но постепенно
гуляки расходятся.
Слышно, как где-то поет
пьяная женщина.
Будет дождь. Над гаванью зреет,
как нарыв, что готовится вскоре прорваться,
черная туча. На море штиль, но рыбаки
лодки с вечера перетащили на берег.
Море молчит. Его воды тускнеют, как глаза мертвеца,
и отражают в себе лишь темноту.
Летний дворец, три часа
пополуночи. Великий архонт, властитель всего
обетованного мира, от океана до южных
снегов, наследник Дариния, пятый
этого имени,
просыпается с криком, как неразумный ребенок.
Очень душно. Простыни слиплись от пота.
Он не помнит, что ему снилось, но ужас
был так велик, что не может его отпустить и сейчас.
Он встает, размышляя, не велеть ли позвать
молчаливых жрецов Лусакана,
что толкуют значения снов:
сны правителей – вещие.
Но лишь подумав об этом, архонт понимает,
что слова неспособны
выразить образов этого сна.
И еще понимает, что в тревоге едва не
выщипал часть бороды. Усмехается жалкой усмешкой,
садится на ложе, и слепо таращась во мрак,
ждет грозы.
Час до рассвета.
Женщина в нижней сорочке режет горло кухарке.
В агонии та
грязными пятками едва не стирает часть ритуального круга.
За стенами виллы слышны завывания ветра.
Завтра садовник увидит,
что кипарисы и лавры вырваны с корнем.
Женщина в круге,
матрона из альтус в первую пору
увядания,
бормочет слова ритуала голосом, севшим от страха.
Ее сон был ужасен. Как будто бы мир
вывернулся наизнанку, реальность сходила чулком,
как шкурка с кроличьей тушки.
И над всем - саранча
с человечьими лицами.
Женщина знает, что это –
предвестье конца.
Она знает еще, что супруг ее в этом замешан.
Долгие месяцы он
говорил сам с собой, забывая мыться и есть, и вчера,
взяв почти всех домашних рабов,
уехал, обещая вернуться со славой.
Липкая кровь течет по рукам. Тень не откликается зову,
но и явь ненадежна, как Тень,
будто бы мир
вывернут наизнанку.
Женщина, бросив попытки,
какое-то время сидит, одна, в остывающей луже, затем вызывает слугу
и велит приготовить ей ванну.
Начинается шторм.
Начинается шторм.
Семеро входят в ворота.
Очертанья неясны и зыбки, и камни разрушенных башен
проплывают вверху: остановленное паденье.
Семеро входят, и с рук их
еще капает кровь. Там, куда попадает,
расплываются черные пятна.
Вот дворец перед ними.
В пустующих залах – мерзость и тлен. Место смерти и тайны.
Воздух рябит, как вода, но вязок, как мед,
и с каждым шагом становится более вязким.
Семеро входят, не замечая, как самая плоть их течет,
и контуры тел начинают меняться.
Они видят ступени, ведущие к трону.
И трон этот пуст.