[sickbastard]

не могу больше пить х_Х проклятые праздники

очередной ван-шот. Отпусти меня феландарис

Проходит время с того дня, когда в лучших традициях ненаучной фантастики неудавшийся инквизитор провалился в неопределенное будущее. И сгинул с концами.
По лесам и равнинам бродят зайцы, волки и косули, покрытые алой коростой. Они не добывают пищу, не спят и не спариваются. Цепочки следов складываются в бессмысленные спирали.
Деревья превращаются в лириумные сталагмиты.
В зеленом небе висят никогда не падающие камни.
Даже тем, кто изначально присоединился к секте из любви к чистому зверству, уже надоело насилие.
Алексиус заперся в разрушающемся замке, и исступленно колдует над своим амулетом. У Феликса чернеют и отваливаются пальцы на руках и ногах, он уже не говорит, и если его оставить без присмотра, начинает размазывать по стенам собственные фекалии. Однажды Алексиус, не в себе от недосыпа, постоянного страха и постоянных неудач, вспылил и ударил его за такое свинство. Почему-то именно это воспоминание жжет его наиболее мучительно.
Императрица Флориана имеет в своем барочном позолоченном дворце тайную комнатку. В ней нет ничего, кроме кресла и стола, и ужасно воняет самыми крепкими духами, но даже духи неспособны скрыть запах тлена. На столе стоят головы – Селины, Гаспара, совета Герольдов в полном составе. Флориана разговаривает с ними, и это еще полбеды. Хуже всего то, что они ей отвечают.
Кальперния однажды встает на рассвете и думает о том, что больше всего на свете хотела бы увидеть настоящее солнце, а не это тусклое световое пятно, окрашенное во все тот же опостылевший зеленый. Затем она умывается, одевается, аккуратно застилает постель – она всегда сама поддерживает порядок. Она вытирает пыль с письменного стола и поливает чахлый кустик герани на окне. Затем она берет небольшой бритвенно-острый нож и все так же аккуратно и вдумчиво вскрывает вены на обеих руках.
Самсон уже потерял всякий облик: теперь это человекоподобная друза красных кристаллов, и ничего более. Оно, впрочем, еще слегка шевелится. И видит сны, и слышит песни, и само поет на одной пронзительно-красной ноте. Когда его начинают поедать собственные собратья, их песни сливаются в одну, и как они счастливы в этот момент, о великий создатель, как же они счастливы.
И где-то стоит башня, над башней реет оскверненный дракон, под башней растет красный лириум, а в самой башне сидит бывший магистр Сетий Амладарис, который хотел стать богом, но не сумел.
С высоты он смотрит на мир, сотворенный его руками.
На самом деле, он действительно считал, что миру нужен бог. Кто-то, кто упорядочит царящий вокруг хаос. В своей непомерной гордыне он считал, что может стать таким богом, и в средствах он не стеснялся, но на самом деле он…
Да, пожалуй что он желал… добра.
Он почти не помнит Черный Город: отдельные образы и ощущения, и еще страх. Там не было богов, там не было, впрочем, и никакого трона Создателя, да и вообще ничего похожего на трон, и однажды он с удивлением спрашивает себя: а с чего я собственно решил, что…
Музыка становится оглушительна, и он забывает свою мысль, не успев ее закончить.
Но все же даже этого момента просветления достаточно: он хватается за голову и дико воет, и протяжным отчаянным ревом отвечает ему дракон.
Но красный лириум растет из его ребер, красный лириум течет по его венам. Лириум поет, как пели тысячу лет назад верные в храме Думата, торжественно и протяжно, и от этой колыбельной Корифей успокаивается. Пусть Черный Город все еще недоступен. Но рано или поздно он взойдет на небеса и сделает все правильно. Разве он не велик? Разве он не достоин?
Кажется, песня отвечает ему тихим хихиканьем. Мы здесь, шепчет песня.
Мы ждали.
Мы спали.
Песня, которой, как он думает, он может управлять, когда на самом деле все это время был лишь проводником. Корифей – руководитель хора. Дирижер, а не композитор.
Дракон кружит над башней.
Песня звучит.


(пожалуй, нет смысла множить сущности, я буду прям сюда подкладывать)

dia de los muertos

Около сорока лет назад маленькую Кассандру Аллегру Порцию Пентагаст наряжают в красивое платье, из-под которого торчат белые панталончики, и заплетают ей две косы с бантами. Кассандра Порция Филомена зла, как похмельный архидемон, и когда дядя пытается вести ее за руку, она поджимает ноги так, что ее приходится волочить по земле, сопит, плюется и громко вопит: «Не хочуууу!».
Дяде лет тридцать, но Кассандре он кажется стариком. А еще он морталитаси (пока еще Кассандра Порция Калогера не только не понимает смысл этого слова, но и просто выговорить его неспособна).
Она понятия не имеет, куда ее ведут, но знает совершенно точно, что ненавидит платья.
Дядя продолжает тащить ее за собой, сохраняя на лице маску оскорбительного хладнокровия. Рядом идет Энтони, он несет корзину с фруктами, медовыми коврижками и засахаренными орехами, и почему-то очень молчалив и серьезен. Кассандра знает, что фрукты и сладости – для мамы и папы.
Они идут по Некрополю, похожему на чудеснейший сад. Пышная северная растительность оплетает белые дома-склепы, на зеркальной глади прудов цветет священный лотос. Из центрального храма слышится пение.
По Некрополю ходят молчаливые служители в сером – и еще мертвецы, коричневые и сморщенные, как вяленый инжир.
Морталитаси – больше жрецы, чем заклинатели. Они не стремятся захватить духа, подчинить его и насильно привязать к бодрствующему миру, как это делают жадные до власти тевинтерцы. Морталитаси не берут рабов – они приглашают гостей.
Мертвецы Некрополя: не ярость и голод, запертые в ловушке разлагающейся плоти, а небогатые, но полные достоинства гости на свадьбе, одетые во взятые напрокат платья.
Они ходят по дорожкам, неловко переставляя ноги. Они садятся на траву, и бабочки, обманутые их неподвижностью, опускаются на оголившиеся черепа. Они трогают цветы костяными пальцами, лишенными осязания, и нюхают их дырками, оставшимися на месте отвалившихся носов. Они смотрят на лотосы опустевшими глазницами, и горячий ветер щекочет пустые черепа, из которых морталитаси специальными крюками вынули мозг. Звенят золотые ожерелья на высохших шеях, шелестят погребальные полотна. Мертвецы гуляют в садах, и танцуют в пустых бальных залах, и садятся за накрытые столы, на которых горами лежат гниющие персики и сливы.
Маленькая Кассандра Пентагаст быстро перестает вопить и вырываться, и изо всех сил цепляется за дядину ладонь, зыркая вокруг карими глазищами. Дядя останавливается возле одного из дворцов-склепов, и, когда они заходят внутрь, Кассандре требуется время, чтобы привыкнуть к темноте.
Звенят золотые ожерелья, шелестят погребальные полотна.
Мама с папой танцуют в глубине склепа, их движения неловки и дерганы, и, присмотревшись, Кассандра видит, что их головы пришиты к шеям грубыми нитками.


АПД3. (где ДАшечка а где Бардо Тхедол? Очень близко!)

Хоук в Тени

- Он один.
- Один.
- Один из нас.
- Не один из нас.
Невесомая рука скользнула по щеке, задела нос, и Хоук чихнул и очнулся.
Они кружили вокруг, как осенние листья, подхваченные ветром. Демоны. Духи.
Десятки, сотни духов.
- Смертный, - сказал демон, стоящий ближе всех. Он имел вид, более всего походящий на пушистое кресло, и был весь покрыт клочьями серой шерсти, так, что невозможно было даже разобрать, где у него голова, а где зад. – Открой глаза.
Хоук огляделся. Тень окружала его мерцающим туманом, ее рассеянный свет был приятен для глаз. Камни, на которых он лежал, превратились в зеленую лужайку. Лужайка имела идеально круглую форму, а за пределами круга обрывалась во все тот же туман.
- Где Кошмар? – хрипло спросил Хоук у лохматого кресла. – Я убил его?
- Он здесь, - ответил демон, и другие подхватили его слова, точно эхо. - И он нигде. Он внутри тебя.
- Он вернется, когда смертные вновь пробудят его, - вмешался другой. Этот был хотя бы похож на человека – высокого рыцаря в доспехах, светящегося пронзительным светом. – Когда пройдет то, что вы называете «время».
- Чего вы от меня хотите? – Хоук поднялся на ноги. Он помнил, как челюсти Кошмара разрывали его плоть, помнил, как, после того как он остался без правой руки, перехватил посох в левую, и…
Дальше все было темно.
Однако, сейчас обе руки были на месте, одежда казалась чистой, а доспех – не погнутым.
- Нам интересно, - сказал третий дух. Он принял облик зверька, размером не больше кошки, с огромными изумленными глазами и длинными ушками – и с зубищами, которым позавидовал бы волк.
- Ты сражался доблестно, - сказал рыцарь.
- Ты очень устал, - прошелестел мохнатый.
Любопытство. Доблесть. Праздность.
И другие: вот качнуло увенчанной рогами головой прекрасное Желание, вот повеяло леденящим холодом от сгорбленной фигурки Отчаяния. Мелкие виспы вились вокруг, как светлячки, и от их электризующих прикосновений волосы вставали дыбом.
Хоук быстро огляделся, ища взглядом свой посох.
- Ты ищешь оружие? - спросил Доблесть. – Вот оно.
Посох лежал на траве, точь-в-точь такой, каким Хоук его помнил, от острого навершия до поцарапанной кое-где рукояти – вот только он был уверен, что минуту назад его здесь не было.
Тень ничего не создает самостоятельно, - вспомнил он отцовские уроки. Тень лишь воплощает твои мысли.
- Нет нужды сражаться, - сказал Праздность. Из меховой кучи показались две короткие лапы с розовыми, как у котенка, подушечками. Когти были миролюбиво втянуты.
- Не пытайтесь меня сожрать, - предупредил Хоук, скалясь. – Видит Создатель, если я и умру, то многих из вас прихвачу с собой.
Демоны засмеялись.
- Ты уже мертв.
Хоук знал этот голос, тяжелый и гулкий, как удар судейского молотка.
- Справедливость.
- Да.
Хоук сглотнул.
- Ты злишься на меня из-за Андерса?
Дух качнул головой.
- Из-за нас погибли невинные. Твое решение было справедливо.
- Я должен вернуться, - Хоук почесал и без того всклокоченный затылок. - Я должен помочь Инквизиции! Я выпустил сраного морового магистра, и должен исправить…
- Я слышал боевые кличи: битва была начата и окончена, - сказал Доблесть.
- Я слышал молитву Старшего, обращенную к пустым небесам, - шепнуло оборванное Отчаяние. – Но больше я его не слышу.
- Вы лжете, - сказал Хоук. – Не могло пройти столько времени.
- Здесь времени не существует, - ответил Праздность. – Ты просто не в силах смириться с поражением.
Хоук снова опустился в траву. Трава была совсем как настоящая, даже запах от нее был такой же, как на лугах близ Лотеринга. Маленькое зубастое Любопытство ткнулось ему в ладонь холодным носом, и Хоук машинально почесал его за ухом.
- Я думал, что после смерти увижу Создателя, - пробормотал Хоук. – Я не то чтобы верил Церкви во всем остальном, но если мир существует, он же должен быть кем-то создан?
- Мы не знаем, - прогудел Справедливость. – Мы лишь часть чего-то большего, и духи и смертные – пленники своей природы. Я видел оба мира, но ты теперь чужд обоим.
- Ты можешь узнать, - сказало Любопытство. – Ты должен узнать.
- Узнать – что?
- Если Тень – это сон, и ты попал в него во плоти – то кто тогда спящий? – спросило оно, довольно мурлыча. – Ты спал, и видел во сне, что ты спишь, и затем умер. Во сне нельзя умереть, но кто тогда проснется?
Они терпеливо стояли вокруг – крошечные и огромные, сияющие и похожие на сгустки ожившей тьмы, ледяные и пышущие жаром, прекрасные и уродливые. Хоук вдруг поверил, что они не враждебны ему – даже ужасные твари, держащиеся в стороне и избегающие прямого взгляда. Он больше не принадлежал им, как принадлежит любой человек, управляемый желанием и гневом, гордыней и тягой к справедливости. И он задал только один вопрос:
- Как?
- Открой глаза, - посоветовал Праздность, и теперь его слова внезапно обрели смысл.
- Открой глаза, затем открой глаза снова.
Хоук открыл глаза, и снова открыл глаза.
Демоны и духи исчезли. Неудивительно – он уже и сам понял, что все это время разговаривал сам с собой.
Перед ним оказалась ржавая калитка, висящая прямо в воздухе и хлопающая на ветру, хотя никакого ветра не было и в помине.
Калитки, впрочем, тоже не существовало.
Хоук рассмеялся и распахнул ее.


АПД4. (я прошу прощения, но сегодня видимо день такой)

Садовник людей

Крепость была…
Прекрасна.
Самсон постеснялся бы сказать об этом вслух, но, как бы он ни пытался сосредоточиться на состоянии кладки и ворот, поставках лириума и прочих неотложных делах, глаза его сами собой скользили по очертаниям обманчиво-хрупких башен. Так, бывает, приковывает взгляд точеная девичья фигурка.
- А знаешь ли ты, мой друг, - сказал Имшаэль, покачивая ногой, обутой в щегольскую орлейскую туфлю с серебряной пряжкой, - что на эльфийском «суледин» означает «терпение»?
- Насрать, - коротко ответил Самсон. – Старуха Пулен готова встретиться с тобой завтра. Вот купчая на карьер, она должна подписать ее добровольно. Помни, мы не хотим привлекать внимания раньше времени. Чтобы все выглядело законно.
- Я буду ласков, – пообещал демон.
Самсон скривился.
- Ее голова должна остаться на месте, - предупредил он. – Как и все другие части тела.
- Ты плохо обо мне думаешь, - сказал Имшаэль. – Твои подозрения делают мне больно. Ранишь меня в самое сердце.
- Ах, если бы я мог, - пробормотал Самсон с сожалением.
- Да, да, это чудесное «если бы» - сколько беспомощности в этих словах, - подхватил демон, облизываясь, как кот на сметану. – Если бы ты мог вырвать мне гортань и договориться со старухой сам. Если бы твоя опухшая физиономия внушала доверие. Если бы красные друзы не росли у тебя из задницы. Если бы мир был справедлив и состоял из зефира и сладкой ваты.
Самсон промолчал и отвернулся к окну. Оно было разбито, и сквозь пустые рамы ледяной ветер наметал снег, но демону не было дела до холода, а Самсона грел красный лириум – жгучее отравленное тепло, как от выхлебанного залпом стакана гномьего эля. Отсюда был хорошо виден обрушенный мост. Светло-серые обломки на белом снегу, черная кромка леса, обледеневшие, посверкивающие на солнце скалы. И пятна красного тут и там.
Красиво до слез.
- Я связался с неудачниками, – пожаловался Имшаэль. – Пустая трата моих талантов. Скучища.
- Старший немало обещал тебе.
- Да, да, - демон небрежно взмахнул рукой. – Интересная высокооплачиваемая работа, возможность карьерного роста, простор для творчества, свободный график, власть над миром, чай и печенье за счет компании. И никто не спросил, чего я собственно хочу.
Самсон опешил от такой наглости.
- А чего ты хочешь? – ляпнул он, не подумав.
- О, - Имшаэль поднял на него увлажнившиеся глаза. – Спасибо тебе, друг. Спасибо, что спросил.
Он встал с кресла, подошел к Самсону вплотную и, слегка привстав на цыпочки – ростом он был ниже на полголовы - шепнул в самое ухо:
- Садик.
- Что?
- Садик, - повторил Имшаэль и умильно улыбнулся. – Свой собственный… маленький садик с красными цветами. Суледин подойдет. Это место называется «терпение», а терпение – это то, чего у меня предостаточно. И то, чему вас, смертных, приходится долго учить.
Самсон смотрел на него, не понимая.
- Красное на белом, красиво, как кровь на снегу, - сказал Имшаэль и постучал пальцем по краснолириумной вставке на самсоновом нагруднике. – Сейчас они растут, как сорная трава. Нужен садовник, чтобы направить рост, чтобы прививать, и подрезать, и подравнивать. А этой прекрасной крепости нужен гарнизон.
Самсон отшатнулся.
- Карьер тоже будет мой, - добавил демон. – Поставишь там своих лейтенантов, если хочешь, но сырье и удобрения для своего садика я выберу сам.
- Приятно видеть, как кто-то рвется работать, - съязвил Самсон. На душе было паршиво. – Ты говоришь, что можешь сделать солдат сильнее?
- Сделаю.
- И поставки красного будут регулярными.
- Будут.
Самсон понял, что не может отказать.
Демон пугал его до усрачки, больше, чем сам Корифей. Тот был ужасен и с виду, и по характеру, убивал легко, не задумываясь, но хотя бы не получал от этого такого явного удовольствия.
И он пусть давно, но был человеком.
Имшаэль – Садовник – смотрел на Самсона так, как будто видел насквозь.
Наверное, цветы кричат, когда их подрезают, - мелькнула неуместная мысль.
- Хорошо, - сказал он вслух. - Старший будет доволен.
Он уже сделал несколько шагов по направлению к выходу, как вкрадчивый голос демона остановил его:
- Мне интересно… а что если я предложу тебе выбор?
Одним прыжком Самсон оказался рядом с Имшаэлем и схватил его за горло.
- Не смей играть со мной в свои игры, демон, - прошипел он. – Я был храмовником, я видел таких как ты. Церковь…
- Если бы Церковь запрещала пить мочу, ты немедленно выхлебал бы пару пинт, - перебил его Имшаэль и засмеялся. – Почему бы и не выслушать мое предложение?
Самсон отпустил его и плюнул на пол.
- Отъебись. У тебя нет ничего, что ты можешь мне предложить.
Он вышел из комнаты и захлопнул за собой дверь с такой силой, что едва не разломал прогрызенный древоточцами косяк.
- Что насчет способа обратить Усмирение? – крикнул демон ему вслед.
Самсон, борясь с постыдным желанием заткнуть уши пальцами, понесся вниз по лестнице, грохоча, как бронированный бронто.
Наверху смеялся Имшаэль.