Создал себе эльфиечку, которая предполагалась негроидной, но получилась, кажется, индуской. С ушами, на которых можно развешивать белье, и глазами какающего мышонка. Хотел еще красные глаза, чтобы значит совсем данмерка, но поскольку белки нельзя тоже сделать красными, от этой идеи пришлось отказаться. А поскольку в дефолтном имени-фамилии слишком на мой вкус много звуков «л», назвал ее гордым именем Аденома. Составит достойную компанию тому несметному множеству эльфов, которыми я играл в Морр и которых обычно звали Анафранил или Метанол, или еще как-то так, потому что фармакология и медицина поставляют мне неистощимый запас эльфийских имен.
Игра за Лавеллан оказалась куда более доставляющей, чем я ожидал. Изначально я предполагал, что роман с лысым будет чем-то вроде истории на тему «старшеклассница соблазняет учителя физики» («о, расскажите мне еще про эти уравнения Максвелла»). Так оно в принципе и есть, поскольку все эти невинные поцелуйчики ничего шедеврального собой не представляют, но, зная, кто таков наш лысый на самом деле, история приобретает тот восхитительный сказочно-мифологический окрас, который иногда прорезается в ДА то тут то там. А если вспомнить, что в своих оригинальных версиях сказки обычно полны жестокости и людоедства, то становится совсем хорошо.
Вся прелесть в том, что в этой «красной шапочке» волк делает свое волчье дело независимо от того, играешь ты мужиком-эльфом или бабой (прибавляется только сцена с валласлином). Переспать с волком совсем необязательно, все интересное происходит еще до того, как можно залезть в постель. Помните же - Красная Шапочка говорит: я хочу пить. Там, в шкафу есть вино, отвечает волк. Девочка пьет, а сидящая на окне кошка говорит ей: ты пьешь кровь своей бабушки. Я хочу есть, говорит девочка через какое-то время; там в шкафу есть мясо, отвечает волк. Девочка ест и слышит, как кошка мурлычет ей на ухо: ты ешь плоть своей бабушки.
У эльфов на самом деле нет ничего, кроме обиды и памяти. И Солас с этими его мягкими манерами и невзначай брошенными откровениями ухитряется отнять даже это. Остается лишь море затаенной злобы – и голоса Источника Скорби в голове Лавеллан.
(А вообще я адово шипперю Лавеллан вовсе не с Соласом, а с ужесточенной Лелианой, и мне за это почти не стыдно).
В этой истории клан Лавеллан погибает, а валласлин стерт с ее лица – не потому что это рабская метка, но как напоминание о прошлом, том прошлом, в котором ее народ подобен детям, заблудившимся в лесу. История безлична, история равнодушна, и перемалывает всех, кто встанет на ее пути, как тевинтерская квадрига, запряженная понесшими лошадьми, за которой волочится на вожжах труп возницы с пробитой головой. Раньше Лавеллан верила, что люди, эльфы, гномы и даже кунари могут сосуществовать в мире – стоит лишь разрушить стены непонимания. Кровь одинаково красна у всех.
К сожалению, Лавеллан все еще верит в это.
Такова ее вера: красный лириум в колодце, моровые крысы на улицах Вал Руайо.
Мы убиваем шемленов и шемлены убивают нас; я перебила бы их всех, если бы могла, я ненавижу людей за все то, что они сделали с нами, и эльфов за то, что они позволили превратить себя в рабов и дикарей. Но порочный круг можно разорвать лишь состраданием и любовью, а не грубой силой. Неси им милосердие, Лелиана – так говорит Лавеллан, - неси им милосердие лезвием кинжала, горьким отваром из корня смерти.
Мы сделаем мир лучше, говорит Лавеллан (я хочу уничтожить все, чтобы начать с нуля), и верховная жрица Виктория улыбается, поправляя выбивающуюся из монашеского клобука прядь рыжих волос, и игриво облизывает розовую нижнюю губу.
Прошлого больше нет, - так еще говорит Лавеллан на собранном ею арлатвене (если хочешь объединить свой народ в армию, - наставляет ее Лелиана, - вначале ты должна привлечь на свою сторону молодых и опрометчивых, потом, - уничтожить старых и осторожных), и морщинистые хранители и хранительницы отводят взгляд от ее лица, непристойно обнаженного без валласлина.
Мы так ошибались, мы так страшно ошибались; мы потеряли Арлатан по собственной глупости, и Долы – из-за любовной интрижки.
В голове Лавеллан шепчут тысячи голосов. Мертвые жрецы Митал пытаются вырваться из забвения. Они умоляют о возмездии.
Я поведу вас, говорит Лавеллан, и ее звонкий голос перекрывает крики несогласных. Оперение стрел в алых цветах Инквизиции. Кровавые потеки смывают валласлин лучше любой магии.
Лавеллан ест плоть и пьет кровь своей бабушки. Это то, что она должна сделать еще до того, как залезет к волку в постель.
Я сделаю мир лучше, обещает она, умильно улыбаясь, отчего на ее щеках появляются ямочки.
А если у тебя не получится? - спрашивает волк.
Митал хохочет у нее в голове.
Тогда, - отвечает она, - я попробую заново.