А я тут взялся допройти мясэффект, а то как-то странно бросил в один момент, хотя не могу сказать, что мне не понравилось. Если б не понравилось, снес бы тут же. Но нет - игра простояла год, терпеливо ожидая моего возвращения, голактеко замерла в опасносте, а кубики льда в стакане шепардова вискаря и не подумали за все это время растаять. Конечно, начало я уже забыл прочно, чоужтам, но перепроходить еще раз и заново бегать по всей Цитадели, сканируя два десятка техников-тараканов? неее…
Больше всего мне там нравится вездеход. Я не знаю, кто выдал Шепарду права, но этот человек совершил ужасную ошибку, потому что вездеход скачет по горам с грацией пьяного тушканчика, и я каждый раз сильно над этим ржу, представляя, какое пиршество ощущений достается сидящим внутри. Например, представьте себе блюющего крогана…
Напарники там, кстати, почти все классные, замечательный зверинец. Рекс вне конкуренции, но в общем мне нравятся практически все, кроме, как ни странно, напарников-людей. Нет, претензий к ним у меня тоже никаких, просто с ними не так интересно. Насколько я помню по братниному прохождению, в следующих частях игрока ожидает еще большее видовое разнообразие, что, конечно же, только радует. Я люблю странное.
Кстати о странном. После Фероса у меня внезапно! появился отп. Торианин/Шиала. (майндфак с древним разумным растением, который поглощает все попавшиеся ему виды и впитывает их генетическую память? Только не говорите мне, что это что-то плохое.)
Поскольку я играю в первый раз, и вообще пока хз, чем там все закончится и кто все эти люди, это наверняка неканон (уж не говоря про то, что лютый трэш само по себе), но что-то меня проперло.
Название: Обнять вечность
Персонажи: Торианин/Шиала
Рейтинг: PG13 за некоторую анатомичность
зачесть трэшак
Торианин милосерден.
Вначале Шиала кричит и пытается выбраться – лазурные всполохи биотики гаснут в сплетениях стеблей и корней, руки бессмысленно царапают плотную кору. Шиала кричит, пока не понимает, что Сарен уже давно ушел, и значит, даже проклинать уже некого.
Торианин окутывает ее зеленовато-бурыми лепестками, сквозь сетчатые стенки просачивается слабый свет, который постепенно гаснет. Шиала остается во влажной темноте, где пахнет прелой листвой, и капли едко-сладкого сока конденсируются, оседая на губах – таков поцелуй Торианина. Становится все труднее дышать, а границы разума растворяются, не выдержав телепатической мощи Старого Корня. Шиала все еще сохраняет осознание своего «Я», но Торианин уже рядом с ней, внутри нее, и он бесконечно терпелив, бесконечно спокоен.
Тогда Шиала думает: это легкая смерть.
Затем: это не смерть вовсе.
Возвращение в околоплодные воды – вот точное слово. Она далеко не первая – лишь одна азари в череде представителей разных видов, которых Торианин поглотил за долгие тысячелетия своего существования. Шиала видит себя как будто со стороны – вначале сотни побегов проникают в каждую пору кожи, белые корешки расплетают мышечные волокна, разбирают их по одному, вытягивают нервы и кровеносные сосуды. Затем внутренние органы начинают таять в едком соке, как лед по весне, а кости становятся желеобразными и податливыми. Торианин разбирает ее, как разбирают точный механизм, аккуратно и не торопясь. Вылущивает ядра из клеток и хромосомы из ядер, и, растрепав хромосомный набор, перебирает витки ДНК, как четки. Теперь он тоже – немного азари, немного Шиала. Коротка память млекопитающих и яйцекладущих, бегающих и плавающих, но память торианина – вечна, и вечно в ней будет жить азари Шиала, неудачливая последовательница матриарха Бенезии.
Ты будешь бессмертна, говорит Торианин.
Я подарю тебе вечность.
Шиала не знает – у нее все еще есть глаза, или они уже растворены в едкой сладости корневых соков – но она плачет от счастья.
Еще Торианин щедр.
Генетическая память множества видов хранится в узловатых корневищах его нервных узлов. Теперь он делится ею без требований и условий. От безвестного протеанина, пятьдесят тысяч лет тому назад погибшего в аварии на одном из подвесных шоссе, что до сих пор соединяют древние небоскребы – до Рейчел Салливан, человеческой медички из Надежды Чжу. Шиала позволяет несвязанным образам течь сквозь ее разум, подобно реке, и единственная мысль, которая мелькает у нее – за прошедшие годы перистые облака Фероса совсем не изменились. Торианин грезит, перебирая воспоминания, как драгоценные камни – время от времени останавливается на одном, любуется чуждой ему жизнью – без понимания, без сочувствия, без осуждения. Шиала смотрит вместе с ним, так же спокойно и отстраненно: выходя из моря, спускаясь с деревьев, обрастая хитином или теряя перья, виды вершат свой путь к угасанию, и судьба, ожидающая их, едина – стать перегноем.
Наконец, Торианин мудр.
В какой-то момент – впрочем, время теперь для нее весьма условно – Шиала понимает, что она видит уже не древнее величие вымерших рас, а унылые протеанские катакомбы, в которых притулилась человеческая колония Надежда Чжу. До поры Торианин почти не трогал рабов – хотя неверно было бы называть этих людей рабами. Правильней: конечности - сам Торианин неподвижен и безмолвен, и ему нужны те, кто может перемещаться и производить упорядоченные звуковые колебания, которые служат множеству видов для коммуникации. Еще кто-то должен сражаться – годится всяк, кто способен хотя бы не выронить пистолет. Торианин дергает человечков за нервные окончания, теребит синапсы - так острым стрекалом подгоняют скотину.
Ты причиняешь им боль, - говорит Шиала.
Только когда они сопротивляются, - возражает он.
Они умирают из-за тебя. За тебя.
Они все равно бы умерли, - отвечает Торианин.
Что жизнь их, как не мгновение для Вселенной? Ее длительности не хватит даже на то, чтобы они сумели осознать собственное ничтожество.
Я же – их вечность.
Лицо человека смутно знакомо Шиале – такое чувство, что она видела его... едва ли не в новостях.
Сама мысль о том, что когда-то она, как и все, смотрела новости, флиртовала, сердилась, сейчас кажется ей нелепой. Стоило пролететь световые годы, стать жертвой Сарена – хуже чем жертвой, пешкой, разменной монетой – чтобы понять: вот где ее настоящее место, в околоплодных водах мясистого кокона, где она растворится без остатка, распадется на аминокислоты. Что это, если не любовь: Торианин ласков и нежен, как мать, ненасытен, как любовник.
Обними вечность, - говорит он, возвращая азари ее же собственную формулировку, и Шиала не сразу понимает, что так он прощается.
У человека из новостей штурмовая винтовка в руках – пули месят ползунов, превращая их в зеленоватое пюре: всегда ненавидел брокколи, шутит человек, и сам же своей шутке смеется, потому что ни кроган, ни кварианка знать не знают, что это за штука такая – брокколи.
Голубоватая сталь армейского ножа кромсает ткани нервных узлов, и Торианин беззвучно кричит от боли, а вместе с ним кричит и Шиала, и в последний момент, перед тем, как огромное тело Старого Корня рухнет в пропасть, он касается ее сознания в последний раз, тем безошибочно-интимным касанием, которое используют лишь азари.
В следующую секунду Шиала выпадает из кокона в ливне сладковатой растительной слизи и, задыхаясь, хватает ртом воздух.
- Ты в порядке? – спрашивает человек, и после вкрадчивых речей Торианина его голос режет ухо.
- Да, - отвечает Шиала и поднимается на ноги. - Конечно.
Она остается в Надежде Чжу даже после того, как рабочие Экзо-Гени распиливают Торианина на множество кусочков, складывают в контейнеры и куда-то вывозят. Старый Корень быстро начинает гнить, и по всей колонии воняет тухлыми овощами. Потом подземелье дезинфицируют какими-то резко пахнущими растворами, от одного запаха которых кружится голова, и после этого туда еще много дней невозможно даже спуститься.
Живот становится заметен уже и под одеждой, когда Шиала, наконец, спускается в старую шахту. Только серые стены в грязных потеках, да неистребимый сладковатый запах гниющих растений – даже дезинфекция не смогла его убить. После изнурительно-долгих поисков, Шиала, наконец, находит – еще не зеленоватый даже, а буровато-розовый росток, пробившийся в трещине между двух бетонных плит. Он скручен в тугую петельку, и Шиала осторожно развертывает его пальцами, стараясь не повредить. Потом кладет ладонь на живот и улыбается.
Крошечное растеньице робко касается ее сознания – оно не знает еще ни слов, ни даже образов, одни лишь простые ощущения – свет, влажность или тепло, воспринимая их смутно, как воспринимают растения. Годы и века пройдут прежде чем оно будет способно на что-то большее - пусть.
Я беременна, - мысленно говорит Шиала.
У нас будет ребенок.