Пошел я тут на второй круг по ДА-О, и завис в Лотеринге. Потому что я хочу в этот раз «злое» прохождение, иначе говоря: принести максимально большому числу народа максимально большое количество страданий и опустошения, причем не только сиюминутного, типа всех тупо повырезать, но и в перспективе.) Конечно, проще всего было б вообще не убивать архидемона, но раз уж это игрой не предусмотрено, будем исходить из того, что есть. И выбор сразу оказался довольно сложным. Вот Круг, например - выпиливать его? Ну, выпилишь, и ничего больше не будет, трупы ведь безобидны, только лежат и пахнут. Или оставить, чтобы после «киркволльского инцидента» там тоже было чему бумкнуть? Или вот в Пробуждении: чо с Архи делать? Убьешь - будут два Мора, и то хлеб. С другой стороны, живым он непредсказуем как обезьяна с гранатой, и уже доказал свою вредоносность, в духе: пошел за пивом - разбудил архидемона.
В общем, сложно быть Темным Пластилином.)
Ну и заодно почеркушка про Корифея, без названия и смысла, как обычно.
Да, я обленился чудовищно, и меня тянет на зарисовки: над ними думать не надо.
читать дальше
Сотни лет ему снятся башни Минратоса, желтовато-белые, как высушенные солнцем кости. Рыночная площадь звенит от зноя, истекает запахами: рыбы, пряностей, человеческого пота. Он отчетливо помнит, что не был на базаре сам – вариться в этой толчее было ниже его достоинства; однако невольничий рынок снится ему вновь и вновь, и во сне он все бредет вдоль бесконечных рядов, равнодушным взглядом скользя по лицам рабов. Скупает оптом разный человеческий и эльфийский мусор: стариков, больных, слишком уродливых, слишком строптивых, просто бесполезных, и платит золотом, швыряя его в охристую пыль, а за его спиной шепчутся зеваки. Слухи расползаются по городу, как змеи, сбежавшие из мешка заклинателя: что-то невиданное, грандиозное свершится в храме Думата, раз верховный жрец купил столько рабов для жертвоприношений.
Еще ему снятся тайные сигилы, начертанные сияющим лириумом, и заключительные аккорды ритуала, когда одурманенные магией рабы начинают перерезать глотки друг другу. Смерть, как и акт любви, зрелище бесхитростное, примитивное, но неизменно завораживающее. Жены насаживаются на ножи мужей так, как в постели насаживались бы на члены, дети привстают на цыпочки, чтобы их старшим братьям и сестрам было удобнее перерезать нежные шейки. Это тоже снится ему вновь и вновь, долгие сотни лет; и бесчисленное число раз в безнадежной, мучительной рекурсии, он совершает первый шаг в Тень.
Войти в собственный сон – все равно, что проглотить самого себя, начиная с пяток.
Войти в собственный сон – означает стать богом.
И они становятся богами, они все, и уже когда поздно, слишком поздно, понимают – участь божества – ужасна, и к ней не стоило стремиться.
Сотни лет ему снится Черный Город, самая грязная ложь этого мира.
И перед Городом этим вся гордыня – и его, и его спутников, вся кровь на их руках, вся жестокость их – оказываются все равно, что черная точка, оставленная мухой на стекле, по сравнению с ямой, полной гниющих трупов.
В дальнейшем, впрочем, каждый из них получает желаемое.
Один пожелает бессмертия, чтобы проклясть его немного позже. Вторая, прекрасная, но бесплодная, пожелает материнства, чтобы стать первой из маток и родить тысячи безмозглых, обреченных существ. Третий стремился к знаниям – он будет бесконечно познавать мир с нуля, и забывать все узнанное, и начинать заново.
«Чего хочешь ты?» – безмолвно спрашивает Город, и Корифей отвечает:
«Я ищу свет».
У Города нет рта, но, кажется, он смеется.
«Ты получишь его».