Старые истории на новый лад

[sickbastard]

(это нечто вроде киберпанка, только довольно укуренного. Кстати говоря, вот именно поэтому я и не пишу ориджи. Потому что они вот такие.)

Курочка Ряба

Мир, который создала курица, имеет форму яйца. Старуха долго хихикает над этим, тыльной стороной руки утирая текущую из уголка рта слюну. Она перестала принимать таблетки две недели назад, и теперь она в прекрасной форме – и совершенно безумна, разумеется.
Старик построил курицу из воспоминаний и микросхем, из тончайшей электроники и самых прекрасных снов. На самом деле эта машина вовсе не похожа на курицу, скорее уж она смахивает на плод греховной любви комбайна с жирафом. Когда основная работа была закончена, внутри корпуса оставалось место, и Старик соорудил примитивную цепь и подсоединил к фотоэлементам солнечной батареи, установленной на крыше. Когда первые лучи солнца попадают на фотоэлемент, курица начинает петь «Ах, мой милый Августин». Старуха уже дважды вытаскивала проклятый механизм и выбрасывала его на свалку, но каждый раз Старик возвращал его и ставил снова.
Два месяца курица клевала рассеянное в ноосфере информационное пшено, и теперь она создала из него мир. Мир уютно ложится в ладонь – тяжелое, прохладное яйцо с золотистой скорлупой.
Старик и Старуха любуются на него всю ночь. Они сидят, обнявшись, на ящиках, которые заменяют им мебель, и рассматривают гараж так, как будто видят его впервые. Пятна плесени на стенах, замусоренный бетонный пол, сплетения проводов, разбросанные тут и там инструменты вместе с пустыми упаковками из-под китайской лапши, облезлый чемодан, в котором Старуха хранит свое единственное красивое платье. Она собирается надеть его в тот день, когда они со Стариком сбегут в свой новый мир.
Старуха говорит с голосами. Старик внимательно прислушивается к ее бормотанию. Раньше у нее были другие голоса – те угрожали ей, заставляли кричать и плакать, и прижигать кожу на руках раскаленными кончиками ножниц. А теперь - подслушивать Старуху – все равно что стоять рядом, когда кто-то говорит по телефону и слышать лишь одну половину разговора.
Жизнь есть сон, шепчет Старуха. Жизнь есть страдание.
Яйцо лежит в специально приготовленном для него гнезде, и его гладкие бока матово поблескивают в тусклом свете единственной включенной лампочки. Яйцо – вещь в себе. Новая реальность абсолютно замкнута. Но Старуха знает, как обращаться с новорожденными, она поет новому миру и укачивает его, прижав к груди. Ее колыбельные бессвязны, и в них звучат смерть и чума.
В половину пятого утра всходит солнце, и курица поет песенку про милого Августина.
Следом за этим появляется Мышка.
Мышке двадцать лет, у нее лиловые волосы и тонкие проворные пальцы. Она жадна и любопытна - любопытство свойственно молодым.
- Ну и где ваш хваленый софт? – спрашивает она, лениво гоняя жвачку от одной щеки к другой.
Старик робко протягивает ей яйцо.
Яйцо – самый странный носитель данных, какой Мышка когда-либо видела. Дело даже не в физической форме, хотя она и совершенно идиотская – из-за этого Старику пришлось конструировать специальное считывающее устройство.
В виртуальном пространстве яйцо блестит еще ярче, чем в реале, где Старик со Старухой захватали его грязными пальцами. Но в остальном оно остается яйцом.
Мышка кружит над ним, щупая, сканируя, вычисляя, готовая в любую секунду отступить, если вирт взорвется красным, возвещающим о смертельной опасности. Яйцо абсолютно инертно, как будто его не существует ни в реале, ни в вирте.
Они совершенно чокнулись, думает Мышка и чувствует странную тревогу.
Старик и Старуха появляются рядом с ней – в виртуальном пространстве не бывает тел, но Мышка ощущает присутствие их разумов.
- Ты знаешь, что раньше, когда закладывали замок, под его фундаментом заживо хоронили ребенка или женщину? - спрашивает Старик.
- Нет.
- А знаешь ли ты, что боги сотворили мир, расчленив первого человека? Его кости стали горами, кровь – морями. А из паразитов, населявших его тело, народились люди, - Старуха визгливо смеется. - Ну что, ты поняла?
- Нет, - отвечает Мышка. – Что я должна понять?
Вирт взрывается изнутри, как будто энергия десятка термоядерных бомб оказалась заключена в наперсток.
И Мышка находится внутри этого наперстка.
- В основании мира лежит жертва, - говорит Старуха.
Мышка кричит, пока не захлебывается кровью, и на скорлупе золотого яйца появляется первая тонкая трещина.
Старуха проводит ногтями по своей груди, будто расстегивая невидимую молнию, и снимает с себя кожу, как куртку, и вместе с ней она снимает старость. Она встряхивает длинными светлыми волосами и отбрасывает пустую шкуру в сторону. Стремительно развертывающийся новый мир поглощает сброшенную кожу, как до этого он поглотил тело Мышки, и пустые упаковки из-под китайской лапши. Старик выплевывает зубные протезы – из его десен, как семена по весне, прорастают новые зубы.
Девушка и юноша берутся за руки и смотрят, как сквозь бетонный пол гаража пробивается нежная молодая трава.

Красавица и Чудовище


Дом расположен в центре города, но Бэлль не говорила с живым человеком уже больше года.
Формально она не пленница, но условия ее контракта недвусмысленно запрещают покидать пентхаус. Бэлль убирает, готовит еду, ухаживает за Чудовищем, и видит других людей только в стереовизоре. Даже еду – и то поднимают на специальном лифте. В доме множество чудесных технических штуковин, которыми Бэлль быстро учится пользоваться, они здорово облегчают ей работу, но тем самым лишь освобождают время для тоски.
Чудовище очень богат.
Бэлль должна следить за капельницами, через которые в его кровь поступают питательные вещества, и за аппаратом искусственного дыхания, а еще – обтирать его губкой и ворочать с боку на бок, чтобы не было пролежней. До этого Бэлль достаточно долго работала сиделкой, чтобы не испытывать отвращения к лежачим больным. Но несмотря на весь ее опыт, Чудовище ей глубоко противен – у него тощее, высохшее тело древнего старика, и кожа такая сухая, что ей приходится каждое утро вытряхивать из его постели множество беловатых чешуек. Но хуже всего его голова: на лысом черепе установлены десятки разъемов, куда подключены разноцветные провода.
Чудовище выглядит на сто лет, на самом деле ему сорок. Его тело отравлено наркотиками, которые такие, как он, используют, чтобы разгонять свой мозг до тех скоростей, что нужны для общения с компьютерами. Провода, которые торчат из его головы, называются интракраниальным интерфейсом.
Он общается с Бэлль крайне редко, всегда – через экраны видеофонов, установленные в каждом помещении. Обычно это какие-то простые указания. Добавь в питательную смесь глюкозы. Сделай мне инъекцию двух кубиков «ангельской мочи». Проверь окципитальный контакт… нет, не этот, левый латеральный, пожалуйста.
Чудовище живет в своем мире. Говорят, виртуальная реальность так прекрасна, так математически совершенна, что тот, кто увидел ее однажды, остается в ней навсегда.
У Чудовища неживой механический голос, а на видеофоне он не появляется даже в виде картинки: всякий раз, когда он заговаривает с Бэлль, на экране возникает обыкновенная заставка из сталкивающихся цветных шариков. Она знает, что он боится подосланных убийц – именно поэтому он заперся здесь и поэтому запер ее. Почему существо, чье тело фактически мумифицируется заживо, продолжает цепляться за жизнь, находится за гранью ее понимания. Иногда Бэлль хочется взять подушку и прижать ее к его лицу, а самой навалиться сверху всем весом и держать так, пока не стихнет последняя конвульсия. Конечно, Бэлль не делает этого. Контракт есть контракт, пусть она и не рада сама, что заключила его, польстившись на щедрую оплату. Теперь Принцесса должна жить в башне, со своим Чудовищем, и ждать появления Прекрасного Принца.
Когда хакеры конкурирующей компании атакуют пентхауз, это похоже на появление полтергейста. Плита на кухне включается и выключается, духовка хлопает дверцей, холодильник гудит так истошно, как будто он готов взорваться. Мигают лампы и индикаторы приборов, со всех стереовизоров разом обрушивается поток информации – обрывки популярных сериалов, музыкальных клипов, новостей и рекламы, сменяющие друг друга несколько раз за секунду. Бэлль бежит в спальню Чудовища и находит его в агонии. Изо рта у него идет пена, он хрипит и извивается в постели, как опутанная проводами, отвратительная личинка.
За мгновение до смерти Чудовище открывает глаза и смотрит прямо на Бэлль.
Она смеется от радости.


Гензель и Гретель


Двадцать третий уровень они получают в лесу. Здесь растут ели, такие огромные, что нижние их ветки расположены на расстоянии двух метров от земли, и оттого лес похож на древний храм, украшенный множеством колонн-стволов. Ветви сплетаются над головой, образуя плотный свод, и даже в ясный полдень в лесу царят зеленоватые сумерки. Земля устлана плотным слоем порыжевших иголок и опавших шишек. Кроме старых елей здесь растут только грибы с нежными бледными шляпками. Гензель и Гретель не ели со вчерашнего утра, но они знают, что грибы эти есть нельзя.
Они натыкаются на банду низкоуровневых разбойников, и Гензель потрошит их кривым ятаганом – рубящий урон на десять пунктов выше, чем у гладиуса, с которым он ходил пол-игры. Гретель держится в стороне, только убивает бандита-лучника одним метким выстрелом из своей винтовки с лазерным прицелом. Она не любит пачкать руки, поэтому окровавленные тела обыскивает ее брат. Потом они продолжают путь, время от времени сверяясь с картой. Зеленые сумерки становятся густо-синими, а это значит, что приближается ночь.
Домик вырастает перед ними, как из-под земли. Они осторожно обходят его кругом. Он невелик размером, но очень наряден – стены расписаны какими-то узорами, в окошки вставлены разноцветные стекла.
- Похож на пряничный домик, - замечает Гретель.
- В нем должна жить ведьма-людоедка, - говорит Гензель. – Наверняка уровневый босс.
Гензель толкает дверь, и она бесшумно открывается внутрь. Держа оружие наготове, друг за другом они входят, в любую секунду ожидая атаки.
- Здесь чисто.
- Никого.
Они обыскивают домик дважды, он подпола, где вместо картошки хранятся конфеты, до чердака. Не удержавшись, Гретель отколупывает кусочек стены и кладет его в рот.
- Пряник! – восклицает она. - Вкусно!
Побросав оружие на пол, брат с сестрой съедают угол столешницы, сделанной из шоколадной плитки, и одну из диванных подушек из нежной розовой пастилы. За окном шумит холодный ветер и сгущается тьма, но внутри пряничного домика тепло и пахнет карамелью и пряностями.
- Переночуем здесь, - предлагает Гензель.
Они идут в спальню – там всего одна кровать, но такая большая, что на ней можно уместиться не только вдвоем, но и вчетвером. Матрас сделан из желе, он крайне забавно пружинит, когда они на него укладываются.
- Господи, как я объелась, - говорит Гретель и поглаживает вздувшийся живот. – Теперь месяц не смогу смотреть на сладкое.
- Бифштекс бы сейчас, - мечтательно вторит ей Гензель.
Они засыпают.
Через какое-то время желе под ними проседает и втягивает в себя их тела, обволакивая их своей скользкой лаской. Двери и окна захлопываются наглухо, а стены домика начинают шевелиться, как щеки жующего человека. Потом слышится хруст, какой издают разгрызаемые кости.

Внезапно, апдейт.

Спящая красавица


Стрелки часов показывают пять пополудни, когда Странник вновь сверяется с картой и понимает, что достиг своей цели. Вокруг, насколько хватает взгляда, раскинулась унылая полупустыня – земля, пересохшая от зноя, пыльные жесткие травы, какие только и могут выжить в таком месте. Ящерица греется на камне, подставив солнцу узорчатую спинку. Ничто не указывает на то, что когда-то здесь была военная база.
Странник знает – надо всегда смотреть глубже. В буквально смысле слова.
Несмотря на то, что у него есть точные координаты и его направляет спутниковый навигатор, на поиски нужного камня уходит не меньше часа. Странник обшаривает землю цепким взглядом, как будто потерял что-то маленькое, но очень ценное. В глазах рябит от охристой желтизны, но в конце концов терпение вознаграждается.
Странник нажимает на камень ладонью, и тот медленно, с натугой сдвигается в сторону, открывая глазок сканера и клавиатуру с цифрами и буквами. Обмануть дряхлый ретиносканер с помощью современной техники не сложнее, чем забрать игрушку у ребенка, а взлом кода занимает меньше двух секунд. По сравнению с нынешними шифровальными методиками, этот крипто-динозавр так же примитивен, как шифр капитана Кидда.
Сухая земля вздрагивает, и на ней появляются четкие линии, вычерчивая прямоугольник. Затем он раздвигается, являя взгляду крышку люка.
- Я иду к тебе, - бормочет Странник себе под нос. – Я иду, иду.
Из зияющего отверстия тянет подземной прохладой, смешанной со специфическим запахом металла. Дыра на дне песчаной воронки похожа на нору муравьиного льва. Лифта здесь нет, и Странник спускается вниз по лестнице, состоящей их металлических скоб, вбитых в бетонную стену. Местами скобы расшатались в своих гнездах, но Странник не боится упасть. Почему-то он уверен, что теперь все будет хорошо. Он найдет ее, и тогда все, все будет хорошо.
- Девочка моя, - шепчет Странник и облизывает пересохшие губы. – Подожди еще чуть-чуть, моя хорошая.
Он бредет по подземным туннелям, освещенным тусклым красноватым светом – основные генераторы не работают, но аварийные включились, как только автоматика почуяла присутствие живого человека. База построена хорошо, на века. Предусмотрено было все – кроме того, что случилось на самом деле.
Странник спешит к своей возлюбленной.
Мимо, мимо – жилые помещения, офисы командования, лаборатории, чуланы – в них можно еще найти самые обыкновенные швабры и ведра. Странник не тратит время на разглядывание, но взор сам собой выхватывает из тьмы – фотографию девушки, забытую на письменном столе, хрупкие желтые листы бумаги, безответственно оставленную на виду коробку старинных патронов.
Скелеты людей.
Странника вдруг охватывает ужас.
- Я сейчас! – кричит он, и его голос отдается эхом, многократно отразившись от стен. – Я уже иду! Подожди!
Он переходит на бег.
- Девочка моя!
Он упирается в тупик и бестолково мечется, пытаясь вернуться назад к лабораториям, потом, наконец, берет себя в руки и сверяется со схемой базы.
- Я совсем близко, - уговаривает он невидимую собеседницу. – Ты только дождись…
Вновь тянутся бесконечные сплетения туннелей, пока наконец Странник не оказывается внутри шахты, в центре которой…
Облегчение так огромно, что у него подкашиваются ноги.
- Привет, - говорит он шепотом. – Привет.
Он обходит ее медленно, по кругу, и слезы радости щиплют его глаза и текут по небритым щекам, смывая с них серую пыль.
- Как долго я тебя искал, моя принцесса.
Дрожащей рукой он прикасается к ее телу, благоговейно обводит пальцами округлые женственные контуры. Красавица спит, и будет спать, пока он ее не разбудит.
- Мы будем править теперь. Мы будем править вместе.
Он опускается на одно колено и запечатлевает на пыльной обшивке бомбы робкий поцелуй.


Золушка


Гости заполнили шесть из семи залов огромной анфилады, но последний, задрапированный черным, почти пуст – никто не задерживается там надолго. Этот зал отведен под выставку – всего полдюжины экспонатов, залитых беспощадно-ярким светом хирургических ламп, да старинные напольные часы в углу. Экспонаты еще кровоточат, пятная гладкий гранитный пол. Еще здесь много цветов – белые лилии и красные розы источают густой аромат, который смешивается с запахом химикатов и начинающегося разложения.
- Это – «Любовники», - говорит Фея, показывая на одну из скульптур. – На них ушли четыре трупа. Двое из них действительно были любовниками. Автокатастрофа, господа. Я собрала их по кускам, буквально.
Она хихикает. Скульпторша, толстая и жизнерадостная, похожа на учительницу младших классов. Она постоянно трет ладони друг о друга, как будто моет руки – не иначе как издержки профессии.
Принц снова смотрит на часы. Одиннадцать вечера, уйти сейчас было бы неприлично. Прием в разгаре – жирные мужчины в едва сходящихся на животах смокингах обсуждают новости фондового рынка, усатый хлыщ флиртует с уродливой дамой с длинной жилистой шеей и фарфоровыми зубами. Две тетки средних лет бродят вокруг стола с закусками, периодически выхватывая с него наиболее аппетитные куски; своей повадкой тетки похожи на цапель, охотящихся в камышовых зарослях на зеленых лягушек. Играет музыка – эмбиент плоти: ритмические удары сердца, низкое урчание кишечной перистальтики, замысловатые переливы альфа-волн.
- И как вам выставка? – спрашивает его Золушка.
Крестница Феи – самая хорошенькая девушка на всем приеме. Ее длинные волосы уложены в замысловатую прическу, глаза весело искрятся, а на щеках играют очаровательные ямочки. Конечно, всегда может оказаться, что волосы искусственные, в глаза вставлены цветные линзы, а ямочки являются результатом труда искусного пластического хирурга. Но если думать об этом, то про девушек лучше вообще забыть.
- Выставка? – Принц невольно оглядывается назад, на черную комнату. По правде говоря, его тошнит при одном виде этой некротической вакханалии. Но не может же сказать об этом ей, ведь так?
- Очень, э-э-э, оригинально, - говорит он, наконец. – Если бы выставка не простояла с самого утра при такой жаре, я бы даже сказал - свежо.
- Крестная говорит, - девушка помахивает проспектом, - что «быстро разлагающаяся скульптура подчеркивает скоротечность земного бытия».
- А, - отвечает Принц. Больше он не знает, что сказать.
- А знаете, что я обо всем этом думаю? – Золушка подается вперед и шепчет ему на ухо. – Хотите, скажу?
- Ну?
- Говнище.
Принц неприлично ржет, и внезапно чувствует себя гораздо лучше.
- Вы прелесть, - говорит он.
Девушка подмигивает ему и подхватывает с одной из тарелок канапе – оно сделано в виде глазного яблока. Закуски так же выдержаны в стиле некроавангарда, как и сама выставка, отчего прием кажется сборищем маньяков-каннибалов.
- Мы точно не встречались раньше? – спрашивает Принц. – Мне кажется, мы знакомы уже лет сто.
- Я недавно в городе, - уклончиво отвечает она.
- Может, завтра пообедаем вместе? Я имею в виду – нормальная еда, цветы, музыка, никаких трупов.
- Заманчиво, - Золушка смотрит на него поверх бокала с коктейлем. На стенку бокала вместо традиционного ломтика апельсина надето человеческое ухо. В конце концов, думает Принц, это уже смешно.
- Я очень рад, что встретил тебя, - говорит Принц в приступе неожиданной искренности. – Это сборище высокопарных снобов такое же тухлое, как и скульптуры твоей крестной. Без обид.
Она бросает на него быстрые взгляды из-под густых ресниц, и улыбается загадочно, как Джоконда. Он приносит ей коктейли, похожие на смесь гноя с алкоголем, и шепчет на ухо всякую чушь. Краем глаза Принц видит и саму Фею. Она наблюдает за ними из темного угла, и когда их взгляды встречаются, она салютует Принцу бокалом.
По залу разносится гулкий звук, как будто кто-то бьет в набатный колокол. От неожиданности девушка вздрагивает и прижимается к Принцу всем телом. Расценив это как приглашение, он пытается обнять ее, но она неожиданно резко сбрасывает его руку.
- Мне пора, - говорит она извиняющимся тоном. – Прощай.
- Подожди!
Она ловко проскальзывает между жующих и болтающих людей. Принц пытается последовать за ней, но как назло, кто-то постоянно попадается ему на пути.
Огромные часы в дальнем зале бьют полночь.
Золушка убегает, Принц преследует ее.
- Подожди!
Он настигает ее на входе в черную комнату и хватает за запястье. В черной комнате пахнет смертью и цветами.
- Что случилось? – спрашивает он. – В чем дело!
С неожиданной силой девушка вырывается и отталкивает его. Он отлетает на два метра – ощущение такое, как будто его сбила машина.
Ее рука переламывается в локтевом суставе, как сухая ветка. Принц тупо пялится на нее какое-то время, потом разжимает пальцы, и обрубок шмякается на пол. Пораженные гости застывают в молчании. Это молчание называют гробовым, оно - верный спутник смерти.
- Мое лучшее творение, господа, - голос Феи тонет в оглушительной тишине. – Плоть и электроника. Тела трех мертвых молодых женщин и миниатюрный компьютер, прошедший тест Тьюринга. Симулякр самой жизни, совершенная копия. Таймер был установлен на полночь – точно так же часовые бомбы, заложенные в наших генах, отсчитывают мгновения до смерти.
Золушка расползается, как мясной фарш, который попытались запихнуть в вечернее платье. Из прорех в ее плоти вываливаются скользкие, мерно пульсирующие трубки; но крови нет – вместо нее на пол медленно сочится густая розоватая слизь.
Принц поднимается на ноги и несколько раз хлопает в ладоши. После секундного замешательства остальные присоединяются к нему.


Ну-с, продолжим.)

Калинов мост (Глуховский энд Хайнлайн, смешать и не взбалтывать).



Ко времени молитвы Иван как раз заканчивает точить новый меч. Он последний раз проводит точильным камнем по лезвию, так любовно и нежно, как будто ласкает женщину. В этот раз мать сыра земля дала богатый урожай металла – там, где десять и десять дней назад обрушился небесный свод, открылись упругие, толстые побеги. Кузнец постарался на славу – и новый меч кажется продолжением руки.
Иван выходит на площадь, где уже собралась вся деревня. Князь стоит впереди. Люди тихо переговариваются, но с первым звуком молитвы разговоры обрываются.
- Уважаемые пассажиры! - начинает Князь.
«Пассажиры» - так называется их народ. Иван бывал и в других деревнях и знал, что люди в них по своим обычаям отличаются от его сородичей. Но было и то, что объединяло их всех – молитва, которую раз за разом они читают хором, отмечая смену дня и ночи.
- Уступайте места пожилым людям, пассажирам с детьми и инвалидам, - голоса десятков людей сливаются в один.
Над истолкованием молитвы мудрецы спорят до сих пор, в одном они все согласны – боги заповедали ее людям, чтобы те заботились друг о друге.
- Просьба контролировать свой багаж с целью недопущения его непроизвольного перемещения.
Иван не понимает смысла этой фразы, но каждый раз, как он ее слышит, по его позвоночнику пробегает дрожь.
После молитвы Князь делает знак рукой, и Иван послушно подходит к нему.
- У меня есть новости для тебя, - говорит Князь без предисловий.
Иван автоматически кладет ладонь на рукоять меча и тихонько ее поглаживает. Ему кажется, что меч звенит от предвкушения.
До станции Калинов Мост он добирается через два дня, миновав несколько нейтральных деревень. В любое другое время путника непременно задержали бы там – расспросить новости, выяснить, нет ли у него чего-нибудь для обмена, не таятся ли в его сердце враждебные помыслы. Но в этот раз никто не смеет встать у Ивана на пути. В его родной деревне еще тихо, но сюда уже добрались страшные слухи.
На Калиновом Мосту появился Змей.
Вечерами, когда работа на грибных полях заканчивается, а мужчины возвращаются с охоты на крыс, старики собирают вокруг себя народ и рассказывают о Змеях. Это враждебные создания, которых железные демоны насылают на Пассажиров, так учат они. Поверхность принадлежит демонам из железа и чисел. Когда Иван был совсем маленьким, его отец погиб в пасти такого Змея – тот последовательно вычел из него обе ноги, обе руки и голову, а потом дифференцировал оставшееся до мелких красных лоскутков, таких тонких, что они просвечивали.
Станция Калинов Мост встречает Ивана гробовой тишиной. Лампа – сосуд, наполненный светящимися подземными червями - выхватывает из абсолютной тьмы стены, покрытые трещинами и дырами, похожими на отверстые раны, в которых видны сплетения проводов. Иван идет медленно, в левой руке сжимая светильник, в правой – обнаженный меч.
- Просьба контролировать свой багаж, - шепчет он одними губами. Молитва успокаивает его; он верит, что боги не оставят его. Боги однажды уже изгнали Змеев из чрева матери-земли – с тех пор в ней и остались туннели, в которых могут жить люди. Они изгнали огромных Змеев из железа и стекла, которые с грохотом носились по ним, хватали людей и поглощали, чтобы насытить чрево. Боги помогут и ему.
Змей нападает первым.
Светильник отлетает в сторону и разбивается; черви, отчаянно извиваясь, пытаются расползтись. В неверном свете, который они излучают, Иван едва видит Змея – скорее он угадывает его присутствие по отсветам на его бородавчатом теле да еле слышному шуршанию, которое он издает, перемещаясь. Иван бьет наугад и ему везет – с первого удара ему удается отрубить одну из голов. Змей отползает в туннель. Иван не решается преследовать его – там, в полной тьме, у Змея будет преимущество. Вместо этого Иван отходит в круг света, образованный червями из разбитого светильника. Он быстро наклоняется, хватает пригоршню червей и вертится из стороны в сторону, тыкая вытянутой рукой в темноту. Черви извиваются в его кулаке, как бешеные, и норовят проскользнуть между пальцев.
Иван снова едва не пропускает удар – оказывается, Змей умеет ползать по стенам и по сводчатому потолку, и в этот раз нападает сверху – и – это действительно так, или просто все смешалось в голове Ивана после бешеного кувырка в сторону – на этот раз у твари стало больше голов, чем было в самом начале?
- Недопущения самопроизвольного перемещения, - сквозь зубы выдыхает Иван, и ему кажется, что он вот-вот готов постигнуть потаенный смысл священных слов.
Сливаются в одно – плоть и металл, человеческое рваное дыхание и ровный шелест змеиных чешуй. Головы атакуют в основном поочередно, и хотя в этих атаках нет периодичности, Иван интуитивно угадывает направление следующего удара, и поэтому уворачивается снова и снова. Он знает, что затягивать битву нельзя – в отличие от Змея, который не знает усталости, сам он выдохнется очень быстро.
Сталь меча рассекает шею Змея, и сразу же, воспользовавшись замешательством твари, Иван выдергивает меч из дымящейся раны и готовится обрушить его на другую шею.
Из того места, где только что была голова Змея, стремительно вырастают еще три.
Иван издает звук, похожий на смех и на вой одновременно, и больше он не помнит ничего – только как влажно лопались под ногами черви, когда он на них наступал, и как в их угасающем свете он разглядел, наконец, структуру змеиного тела – на каждой из голов зреют зародыши голов новых, и на каждой из них – еще несколько голов следующих, и так без конца. То, что он вначале принял за бородавки, тоже оказывается головами – крошечными, но большие повторены в них до мельчайшей детали.
Иван понятия не имеет о множестве Мандельброта, но он все же улавливает основную закономерность и поражается ее изысканной красоте.
В следующую секунду его ребра хрустят в смертоносных объятьях мандельбротова Змея.
На пустующей станции Калинов Мост в первый раз за множество лет включается автоматика, и сквозь треск древних динамиков приятный женский голос начинает читать молитву.


И по заявкам телезрителей - Снежная Королева


Северное сияние похоже на беззвучную музыку, на стихи без слов, на танец без движения. Лилово-розовые, золотисто-зеленые снопы света колышутся в небе, как полотенца, вывешенные на просушку.
Герда смотрит на них, завороженная их нечеловеческой красотой. Потом она сплевывает на снег, и плевок стремительно замерзает. Герда поднимает воротник куртки и, ругаясь сквозь зубы, снова пытается завести снегоход. Мотор хрипит, как умирающее животное, потом затихает окончательно. Герда с удовольствием отвесила бы ему пинка, но сейчас она не может позволить себе тратить силы даже на это.
Ее путь лежит строго на север.
Из семи дней реального времени, отпущенного Каю, прошли шесть с половиной.
Семь дней назад Кай притащил откуда-то игру – совершенно дурацкую, как подумала тогда Герда – симулятор гонок, только с санями и оленями вместо гоночных болидов. Кай был почему-то страшно рад, плел что-то про то, что всегда мечтал побыть Санта Клаусом и называл Герду своим маленьким эльфом. Потом он напялил шлем, подключился и с тех пор уже не приходил в сознание.
Вирус, поражающий мозг игрока через виртуальную реальность, назвали «снежной королевой». Расследование буксовало, врачи разводили руками и выдавали прогнозы один мрачнее другого. По всему выходило, что через семь-восемь дней мозг очарованного сгорит от перегрузки, и тот умрет, так и не выйдя из комы.
Диск с игрой Герда отдала копам еще в первый день, еще когда надеялась, что они сумеют найти какой-то способ помочь. Надежда угасала по мере того, как истекало время. Но на компьютере Кая еще оставалась установленная им версия «снежной королевы».
Оказавшись посреди снежной пустыни, под черным небом и бледной северной луной, Герда запрокидывает голову и кричит, и в ее крике – вызов на битву.
На север, только на север.
Ноги скользят на бугристом льду, ветер выбивает дыхание из груди, и пар, вырывающийся изо рта, мгновенно кристаллизуется, превращаясь в мелкую ледяную пыль. Герда знает, что это лишь искусная симуляция, что на самом деле ее тело лежит в теплой комнате, совершенно неподвижное – только видно, как движутся глазные яблоки под закрытыми веками, как будто ей снится сон. Это знание позволяет ей идти дальше даже тогда, когда она перестает чувствовать ступни и кисти рук. Из любопытства она зубами стаскивает рукавицу и смотрит на свои пальцы, белые, как будто мраморные, и какие-то чужие, точно ее рука превратилась в протез.
Если бы дело происходило в реальном мире, протезом бы все и кончилось.
Кое-как Герда натягивает рукавицу обратно.
На север.
Аврора бореалис тянет к ней свои стрекающие холодом щупальца. Армия снежных воинов верхом на костяных лошадях загораживает ей путь. Глаза всадников горят синим, в их когтистых руках - узкие прямые клинки из полярной тьмы и звездного света.
- Прочь, - говорит Герда синими от холода губами, с усилием ворочая непослушным языком. – Прочь.
У человека есть власть над виртуальной реальностью, пока его воля тверда, и ряды воинов расступаются, освобождая проход. За их спинами из тьмы вырастает замок.
Снежная Королева строит не из камня, не из дерева и даже не изо льда.
При абсолютном нуле, когда воздух превращается в металл, а теплая плоть делается хрупкой и бьется, как стекло, застывает само время – застывает и становится строительным материалом.
Герда идет по пустом замку, вначале через холл, построенный из предвкушения и отделанный первым криком новорожденного. Вверх по высокой лестнице, по ступеням из вчерашнего, позавчерашнего, третьего, четвертого дня, потом через комнаты из счастливых недель – к тронному залу.
Огромный трон пуст, но на ступеньках, ведущих к нему, сидит человек.
- Кай.
Он не поднимает головы, полностью поглощенный своим занятием. Подойдя поближе, Герда видит, что он передвигает небольшие льдинки и складывает из них узоры.
- Кай!
Она делает еще шаг, и ледяная головоломка хрустит под ее сапогом.
- Я пришла за тобой. Мы возвращаемся домой. Немедленно.
Короткие фразы срываются с ее губ и падают в бесконечную тишину остановленного времени. Кай поднимает голову и смотрит на Герду в первый раз с того момента, когда она вошла. Он не выглядит напуганным или растерянным, как она ожидала, напротив, его лицо кажется спокойным и даже счастливым.
- Нет.
Герда пытается схватить его за плечо, но ее рука наталкивается на невидимую преграду.
- Я сказал – нет.
- Выслушай меня, - Герда делает еще одну попытку прикоснуться к нему - безрезультатно, и продолжает говорить быстро-быстро, как будто боясь, что Кай куда-то исчезнет. – Это все игра, эти твои проклятые гонки на нартах. В ней был вирус. Поверь, пожалуйста, поверь, это все ненастоящее! Кай, ты заражен, ты…
- Я знаю.
Герда замолкает на полуслове.
- Что?
- Я знаю, что нахожусь в виртуальной реальности. Кстати, ты выглядишь просто ужасно.
- Здесь адски холодно, если ты не заметил.
- Чепуха, - Кай прищуривает глаза на мгновение, и Герда чувствует, как ее омывает поток тепла. Щеки и нос тут же начинает немилосердно щипать, в руках и ногах тоже появляется ноющая боль. – Все дело в настройках. Но вернемся к делу. Я остаюсь.
Он говорит так спокойно, уверенно и деловито, что Герда не может усомниться в его вменяемости. И по этой причине земля уходит у нее из-под ног.
- Почему?
- А разве этот мир не прекрасен?
На ладони Кай протягивает ей ягоду клубники.
- Хочешь?
Всего одна крупная клубника, с пятнистыми темно-красными боками и зелеными чашелистиками у основания. Герда отшатывается, как будто он предложил ей извивающегося червя.
- Нет! Правила…
- Никогда не есть в виртуальной реальности, никогда не засыпать в виртуальной реальности, никогда не пытаться взлететь без каких-либо приспособлений. Правило королевы Маб, правило Рип ван Винкля, правило Питера Пэна, - Кай широко ухмыляется и загибает пальцы, перечисляя. – Я нарушил их все. Ты знаешь, ведь еда здесь вкуснее, чем там, откуда мы пришли, чтобы летать, надо всего лишь захотеть, а проснувшись, ты оказываешься лишь в следующем сне.
Он картинно разводит руки в стороны, поднимается на метр над полом и зависает так, подогнув под себя ноги, как левитирующий йог.
- Но это все ненастоящее, - возражает Герда, и сознание проигрыша наваливается на нее давящим ужасом. – Этого нет!
- Если настоящее – это то, что воспринимают мои органы чувств, то нет ничего более настоящего, чем гиперреальность. Ты точно не хочешь клубники?
Герда отрицательно качает головой, и он съедает ягоду вместе с черенком.
- Ты умрешь, - выкладывает она свой последний козырь. – Твой мозг не выдержит. Врач сказал – семь дней реального времени, а уже прошли шесть с половиной. Ты умрешь через несколько часов, Кай.
Растоптанные ею льдинки вдруг поднимаются в воздух и, медленно вращаясь, складываются в слово «Вечность».
- Здесь, - шепчет Кай, - за эти несколько часов пройдут века. Тысячелетия. У меня столько времени, сколько я захочу. Смерти нет, Герда, только не здесь. Я предложил бы тебе остаться - право, жаль смотреть, как ты убиваешься. Но одна гиперреальность рассчитана только на одного пользователя. Тебе придется сделать свой маленький мир, если ты захочешь.
И в этот момент Герда все понимает.
- Ты безумен, - медленно произносит она. – Ты заворожен. «Снежная королева» околдовала тебя.
Герда поворачивается вокруг своей оси, как будто ожидая нападения.
- Покажись! – кричит она. – Покажись, Королева, твое гребаное снежное величество!
Кай смеется и кувыркается в воздухе, как шкодливый призрак. Герда кричит еще несколько минут, пока ее голос не садится, и когда в зале вновь повисает молчание, Кай опускается вниз, и теперь он совершенно серьезен.
- Бедная Герда, - говорит он спокойно и даже сочувственно. – Никакой Снежной Королевы нет.