[sickbastard]

Играл я тут в Облу - все такое зеленое, жизнерадостное, неписи такие улыбчивые - и как-то, знаете, взгрустнулось: ждет-то их всех нехилый пиздец. Так что я сел и написал.
Время действия - между Облой и Скуримом. Персонажи разные. Сюжета нет, отрывки между собой не связаны.

Предчувствие



1.
Потентат Окато отсылает слугу и сам наливает себе вина. Потом откидывается на спинку кресла, баюкая кубок в ладони. Сладкое светло-золотистое вино с Летних Островов омывает серебряные стенки кубка, точно как ласковые волны Абессинского моря омывают причал в Лиландриле…
Окато делает глоток. В голове шумит - не от вина, от усталости. Все кажется каким-то размытым, как будто между ним и миром воздвигли стену из серого стекла.
Война будет. В этом Окато уверен так же, как и в том, что сам он не доживет даже до ее начала.
Латенил Санхолдский, так зовут сумасшедшего. Он не один месяц потратил на то, чтобы добиться аудиенции потентата. Над ним смеялись – вначале украдкой, за глаза, потом – прямо в лицо. Нелепый, дерганый, с затравленным взглядом, он и впрямь был забавен: игрушка для скучающей имперской знати, тема для сплетен и анекдотов.
Окато не смеялся.
Не смеялся даже тогда, когда во время их встречи Латенил обыскивал его собственный кабинет – спотыкаясь о стулья, непрерывным бессвязным потоком бормоча извинения. Неслыханная наглость, вопиющее нарушение этикета. Гостям не полагается заглядывать за занавески в доме хозяина, или искать шпионов под его рабочим столом. Удовлетворившись, наконец, результатами осмотра, Латенил замер посреди кабинета, комкая в руках свиток пергамента – заготовленные жалобы, не иначе, устало подумал Окато - и уставился на потентата с каким-то странным, молящим и в то же время решительным выражением. У Латенила были неприятные, выпуклые, по-рыбьи холодные глаза.
- Вы отнимаете у меня время, - брюзгливо сказал Окато. – Какова причина вашего визита?
Он безумен, пронеслось у него в голове. Совершенно сумасшедший.
Латенил громко сглотнул.
- Талмор.
Но в безумные времена стоит прислушиваться к безумцам.

Окато осушает кубок и наполняет его снова. Талмор. Забытая история Летних Островов, давняя мечта об Альдмерском Доминионе. Неудивительно, что коловианские вельможи не стали слушать Латенила. Чтобы понять его, надо самому быть альтмером. Надо знать высоких эльфов так, как знает их Окато – их болезненную тоску по былым временам, и глубокое сознание собственного превосходства, и воистину змеиную хитрость, и невозможное, по человеческим меркам непостижимое - терпение.
В тот момент, когда Латенил срывающимся голосом говорил ему о Талморе, Окато понял – войне быть. Вряд ли сейчас. Возможно, через сто лет. Альтмеры терпеливы.
Как хорошо, что я не доживу до этого, думает Окато с неожиданным удовлетворением. Эта война будет ужасна, для него же она была бы ужасна вдвойне. Он всю жизнь был предан Империи, но сердце его осталось на Летних Островах, там, где синие волны Абессинского моря омывают причал в Лиландриле…
Вино горчит на языке.
В ушах шумит гул морского прибоя.
Он очень устал.
Окато щурится на меркнущий свет свечей и думает о том, в каком обличье придет к нему смерть. Будет ли это кинжал, вонзенный меж ребер, или стрела, пущенная с крыши? Будет ли это молчаливый ассасин Темного Братства, безликий убийца – или наоборот, кто-то, кого он хорошо знает? Может, вино, которое он пьет сейчас, отравлено.
Потентат посмеивается и допивает последние капли.

2.

Зал освещен магическими огнями - лиловыми, оранжевыми, желтыми. У леди Араннелии бриллианты в седых волосах, искусно ограненные камни звездно искрятся при каждом ее движении.
Наарифин приглашает ее на танец.
Музыка мелодична и холодна в своей математической выверенности. Альтмеры всегда были хороши в этом - в музыке, магии и математике. И еще в стратегии; но о войне сегодня не будет сказано ни слова.
Шаг вперед, шаг в сторону, поворот, поклон. Наарифин кладет руку на талию старой леди, кружит ее по залу.
- Замечательный вечер сегодня, - говорит Араннелия. - Как давно я не слышала музыки… Она прекрасна.
Они вновь расходятся. Танцующие пары образуют геометрически правильный узор. Виолончели выводят рекуррентные числовые последовательности, затем флейты вступают решениями интегральных уравнений.
- Гармония расчета, - отвечает Наарифин, когда фигуры танца вновь сводят их вместе. - Всего лишь упорядоченные звуковые колебания, но они трогают душу. Удивительно, верно?
- Люди считают, что музыка отражает чувства, - Араннелия слегка улыбается и качает головой. - Примитивный человеческий эгоцентризм. На самом деле это лишь отзвуки космического равновесия. Движения сфер.
У леди Араннелии девически тонкая талия и яркие оранжевые глаза. Трудно поверить, что она помнит Тайбера Септима.
- Люди мало что понимают, - говорит Наарифин с насмешкой. - В мироздании и в красоте.
Шаг назад, шаг в сторону, поворот, поклон.
- Они сами не знают, какой вносят диссонанс. Они как фальшивая нота в музыке космоса. Пожалуй, уничтожив их, мы сделаем им одолжение.
Араннелия смеется. Наарифин думает, что если бы она была лет на триста моложе, он непременно влюбился бы в нее.
Они кружатся по залу, и вместе с ними танцуют планеты.

3.

Тридцатого числа месяца Начала Морозов Луций сбегает от учителя, чтобы поиграть с друзьями в прятки среди склепов на Зеленой Императорской Тропе. Лужи уже подернулись тонким льдом, но мясистые листья сирени еще зелены, и в густой листве хорошо прятаться.
- Пять! Шесть!
Луций считает, повернувшись лицом к стене. Подглядывать нельзя, но все равно хочется. Он пытается по звуку определить, куда убежали его друзья. Опавшая листва сухо шелестит под их ногами.
- Девять! Десять!
Когда он вернется домой, его ждет трепка от отца, это уж как пить дать. Но ему до смерти надоели и старый учитель с дурным запахом изо рта, и Детский Ануад, который он должен вызубрить наизусть. Луций помнит лишь начальные строчки: «Первыми были братья: Ану и Падомай. Они пришли в Пустоту, и начался отсчет Времени». Ему интересно, откуда взялись эти братья, если прежде них была лишь Пустота. Ему интересно также, похож ли был зловредный Падомай на его младшего брата Тайбера, который постоянно плачет, ябедничает и ворует у него игрушки.
- Тринадцать! Четырнадцать!
От скуки Луций пинает стену носком ботинка и внимательно разглядывает валящиеся вниз куски штукатурки. Вот этот, например, похож на гриб, а этот - на секиру.
- Я иду искать!
Он пробирается меж могил, заглядывая под каждый куст. Где-то сзади ему слышится сдавленное хихиканье, и он резко оборачивается.
- Ага! Попалась!
Октавия выскакивает из своего укрытия, как вспугнутая куропатка, и опрометью несется к стене. Луций бежит за ней. Откуда ни возьмись, из-за особенно большого, богато украшенного склепа, выбегает Осмунд, и мчится наперерез. Луций поддает ходу - он не хочет снова водить.
Они добегают до дороги и останавливаются, забыв про игру.
По Зеленой Императорской Тропе, от ворот по направлению к Башне едут солдаты в золоченых доспехах.
- Эльфы, - говорит Оззи. - Ну надо же.
В Имперском Городе не так уж много высоких эльфов, меньше, чем было раньше. Некоторые, впрочем, остались, но эти не похожи на них. Такие же длинные, желтые, высокомерные - а все же что-то с ними не то. Луций не знает, в чем дело, но ему вдруг становится не по себе, а по спине бегут мурашки.
Немногочисленные прохожие останавливаются и смотрят вслед процессии, открыв рты. Эльфы не обращают на них внимания. Позади, под охраной двух всадников, толстоногий тяжеловоз тянет доверху нагруженную телегу - в таких телегах крестьяне возят капусту на продажу. Она прикрыта сверху куском холстины, края тряпки тщательно подоткнуты.
«Интересно, что там внутри?» - думает Луций, и, как будто отвечая на его безмолвный вопрос, налетает порыв ледяного осеннего ветра и отдергивает угол покрывала. Левое переднее колесо телеги попадает в выбоину на дороге, и она смешно подпрыгивает на ухабе.
- Кто последний, тот дурак! - кричит Оззи, и срывается с места.
- Подожди! - кричит Октавия. - Постой!
Луций не двигается с места. Какое-то время он стоит, наблюдая за прохожими - нет, кажется, никто, кроме него, не заметил. Тогда он бредет в заросли полыни, туда, куда откатился странный круглый предмет, выпавший из повозки.
Вначале ему кажется, что это мяч. Воображение рисует умилительную картинку - как на привале высокомерные злые эльфы достают тугой кожаный мяч, делятся на две команды и начинают его пинать.
- Ты снова водишь! - сообщает ему Осмунд. Он подбегает сзади, смеясь и тяжело дыша, и сильно хлопает его по плечу.
Луций не отвечает.
Отрубленная голова таращится на него пустым взглядом. Она принадлежит женщине, молодой и, вероятно, некогда красивой. Глазные яблоки подмерзли, ресницы кажутся белыми из-за осевшего на них инея, пухлые губы приоткрыты, как будто в удивлении.
Октавия сдавленно охает.
Луций присаживается на корточки и, натянув на ладонь рукав куртки, аккуратно поворачивает голову, стараясь не касаться ее голой кожей. Когда это все же происходит, он вздрагивает. Они никогда еще не видел покойников, и ему казалось, что они должны быть холодными и скользкими. Но лоб мертвой женщины сух, и кожа на ощупь как пергаментная страница. Осмелев, Луций пытается приподнять голову за длинные светлые волосы, и скальп вдруг начинает расползаться на части. К горлу подступает тошнота.
- Что же это такое? - бормочет Осмунд. - Что же это такое, а?
Луций вытирает руку о штаны, потом бежит домой и долго, долго моет ее горячей водой, как будто смертью можно заразиться.
Война начинается на следующий день.